— Червь, раб, тебе уж раз пороли за то, шо ты не умеешь справлятися с конями, видать, мало.
— Государыня, царевна, ну чаво я могу поделати, как везу во карете вас, чуть погоню, кони бесютси, не любят они вас, видно.
Царевна, выпучив глаза, в ярости заорала на стрельцов:
— В плети его, смутьяна, в плети. Чаво удумал, царскую дочь кони не любят.
Стрельцы схватили возничего, свалили тут же у дороги и, не снимая кафтана, начали охаживать кнутами и нагайками. Удара с сорокового возничий испустил дух.
Смерть возничего ещё сильнее разъярила царевну, и тут ей на глаза попался Андрей.
— Ты хто такой? — давясь слюной, зло спросила она.
Встав на колени, смотря в землю и не отпуская повод коня, Андрей ответил:
— Стрелецкий сотник, приказа Матвеева, Андрей Алмазов, государыня-царевна.
— А что деешь на лесной дороге?
— Орехи собираю.
— Бездельем мытаришься, вот ты и заменишь мене возничего.
— На то воля твоя, государыня-царевна. Позволь коня в повод кому из стрельцов отдати.
— Дозволяю.
Андрей встал с колен и отдал повод близстоявшему стрельцу. Успокоившаяся царевна внимательнее взглянула на него и неожиданно заговорила милостивым, бархатным голосом:
— Мы следуема во Хотьковский монастырь, ко вечерней службе во честь преподобной Макрины-избавительницы. Дорогу-то ведаешь?
— Да, государыня-царевна.
Андрей залез на козлы, царевна в карету, стрельцы отнесли в сторону сосну, и все тронулись в путь.
Хотьковский монастырь был крупнейшим в Московском княжестве, пока не появился Троицко-Сергиевский, туда-то и перебрались впоследствии большая часть монахов. А в опустевших кельях Хотьковского монастыря поселились монахини. Туда-то и гнал карету Андрей и прибыл на место задолго до службы.
Дым ладана кружился над серебряными кадилами священнослужителей.
Отец Евстафий медленно поворачивался к молящимся, держа в руках дароносицу.
Горят свечи, и Бог здесь соприсутствует — в частице святых даров, окружённой золотым сиянием. Вот вскакивает одна больная и направляется на причастие к отцу Евстафию, возле которого бросается на пол. Большинство болящих смотрят неподвижным взглядом на неё и на чудо-дароносицу с мощами. Две сестры-монахини стараются поднять неизлечившуюся больную, которая катается и колотит по полу руками. Отец Евстафий причащает её, а затем возлагает на неё руки, которые только что держали дароносицу. Огни свечи мерцают, отражаясь в его парчовом облачении, на котором выткан большой восьмиконечный крест. И странно, больной становится легче.
А служба и причастие всё продолжается. И царевна стоит здесь же, невдалеке от болящих. Андрей смотрел на неё. Странно, в Москве больных близко к Кремлю не допускают. Случайный слух о наговоре, за сглаз или подозрение в колдовстве на царскую семью — и десятки людей на дыбе. А тут царевна стоит среди болящих и не боится заразы, видно, думает, что святое место оберегает.
У выхода из церкви Андрея поджидал царевич Пётр Сибирский. Ревниво оглядев его с головы до ног, он гневно произнёс:
— Государыня-царевна велела тебе быти старшим во ночном карауле со стрельцами. — Затем, помедлив, добавил: — Проведаю чаво, дело до царя не дойдёт — сам зарублю.
Андрей молча отошёл в сторону, зло смотря вослед царевича: «Да жди, как же, вершок прыщавый, буду я ждать, покедова ты саблю выхватишь. Я тебе быстрей шею сам сломаю».
Сзади приблизился стрелецкий сотник, Егор Обручев:
— Пойдём, што ли, я теби людей выделю. Удача тебе выпала, ты, видать, царевне приглянулся. Может, она упросит царя, выйдешь в стрелецкие головы.
Андрей медленно поплёлся за Обручевым и вместе с ним проверил расставленных стрельцов, которые сторожили со всех сторон женскую часть монастыря.
Уже стемнело, и всё вокруг затихло, когда Обручев оставил его. Андрей решил поспать прямо на земле, возле одного из караулящих стрельцов, благо время летнее, жаркое, но тут из темноты вынырнула мамка и каркающе-хрипящим голосом зашептала:
— Государыня-царевна кличет тебе к себе.
— Зачема?
— Того не ведаю.
— Ну тады веди, — спокойно уставшим голосом ответил Андрей. Следуя за мамкой, он вошёл в келейную и, пройдя длинным переходом, остановился у обитой медью двери.
