— Я не токя, как ты думаешь.
— То я не раз уже слышал;
— Значит, ты больше не хочешь мене видить?
— И даже слышать о тебе. Я свою честь не на помоях рыскал.
— Што жа, ты теперича мне враг?
— И не друг, и не враг, а так... — Он не успел договорить, неожиданно по улице прокатился гул голосов, перешедший в крики:
— Стеньку, Стеньку Разю в Москву ввозят!
Народ ринулся куда-то. Почувствовав, что торговли не будет, торговцы спешно начали закрывать лавки и ларьки, спеша за толпой. Эта толпа подхватила Алёну и понесла за собой. Приказчику тоже захотелось побежать, но Андрей оставил его в лавке, а сам вслед за народом отправился на Сретенку.
Огромная толпа запрудила улицу. Люди волновались и шумели, но вот впереди показались стрельцы и стали раздвигать толпу, прокладывая дорогу, и толпа загудела ещё громче. Следом за стрельцами показались рейтары с ротмистром Ермиловым во главе. В середине на длинной повозке двигалась деревянная клетка из дубовых брусьев. С прикованными к верху руками в центре её стоял Стенька Разин. Богатые одежды с него сняли, одев в тряпьё. Его тёмный волевой взгляд приковывал к себе. За клеткой привязанными шли брат Разина и три самых преданных ому есаула.
В толпе чувствовалось напряжение, она зло гудела. Было непонятно, что ожидать от разбойных, бродячих, гулящих и нищих. Один из приказных радостно крикнул:
— Вота и долетался соколик!
И огромный камень из толпы тут же сбил его с ног. Толпа бушевала, оттесняемая стрельцами.
Андрей постарался попасться Ермилову на глаза, и тот радостно заулыбался при виде друга, жестом велев рейтарам пропустить его.
Повозка со Стенькой забила обитыми колёсами по мощёной сосной Лубянке, направляясь к Боровицким воротам, возле которых толпа была ещё больше. Сквозь шум послышалось неразборчивое нытье Фрола Разина. Брат в клетке развернулся к нему и, перекрывая шум, громко и в то же время спокойно произнёс:
— На шо ты плачишси? Мы получима великий приём, самые крупные вельможи встретить нас!
Недалеко от Кремля два казачьих старшины, прибывших вместе с Ермиловым, Фрол Минаев и Корней Самаренин, обрезали верёвки, державшие брусья клетки, они рухнули, оставив на повозке виселицу: два столба и перекладину, к которой и был прикован Стенька Разин. Его слова сбылись: за стенами Кремля его встречал весь двор. На красном крыльце в окружении ближних бояр стоял сам царь Алексей Михайлович.
По повелению царя Стеньку с товарищами поместили в подвалы Тайницкой башни. Каменные, тёмные и сырые, они соединялись со всеми теремами Кремля подземными ходами, ими пользовались лишь избранные.
Андрей Алмазов, закинув кафтан стрелецкого сотника, пользуясь знаками Приказа тайных дел, прошёл этими ходами под Тайницкую башню. Стрельцы впустили его к Стеньке, тот угрюмо сидел на полу, за ноги и руки прикованный к стене.
— Барич пришёл позрети на зверя. Тот звирь я.
— Брось, Степан Тимофеевич, мы с тобоя видамшись ранее, — подходя ближе, спокойно произнёс Андрей.
— Чей-то не припомню.
— Астрахань, пытошную избу помнишь?
Стенька пристальней посмотрел на Андрея, затем в какой-то злобе дёрнул обритой головой:
— А, дворянский сын. А ловко ты тогда утёк. Пришёл должок вернуть?
— Мой должок тебе без мене вернут.
— А вдруг я слово и дело[114] кликну. Припомню, как ты бояр честил. Не боишься?
— Не боюсь. Не тот ты человек, шобы Митьку перед кем-то ломати. Собственная гордыня колом в горле встанет.
— Иш ты какой. Мене серавно гинуть. Хожь с собой пару таких, как ты, не утащить?
— Дурак ты, а мене с тобой поговорить хотелось.
— О чёма?
— А можа, и не о чем. — Андрей махнул рукой. — Выпить хошь, заснёшь лехчее.
Блёклые глаза Стеньки чуть загорелись.
Андрей вынул из-за пояса флягу, Стенька тремя-четырьмя огромными глотками опорожнил её, блаженно прикрыв очи.
— Скоро пытать тебе придут, но сильно не будут, о тебе так усё ведомо.
— Пущай потешутси напоследок.
— Чаво ты хотел-то, я так и не понял. Погулять, пограбить, а там куды вынесет?
— Можа, и так, а токо терпеть енту свору зажравшуюся уже мочи не хватало. Как клопы из всего кровя пьють и всягда правы. И нету на них ни суда, ни погибели. Всегда извернутси, як ужи. Вот я им нямножко кровя и пустил: Лыковым, Прозоровским, Тургеневым, до кову рука дорвалась.
