— Я царю зла не сотворищу и дивлюся, пошто царский гнев на моё убожество. Есля же хощет мя отставити от правая веры, пущай в том государь на мене не кручинится, ибо известно ему будить, што и в мыслях моих ниягда не было оставите отеческу веру и приять Никоновы уставы. С рождения по апостольским преданиям крестихся, в том хощу и умерети.
— Пошто на царску свадьбу не явилася, — выступил вперёд думный Иванов.
— По то, што в титле царя придётся благоверным нарицать, а патриарха святейшим и под ево благословение идить, а какие они благоверные и святейшие, коли Никоновой ериси держатся.
Архимандрит Иоаким замахнулся на неё посохом:
— Как крестишься и как молитву творишь?
Феодосья двуперстно перекрестилась и нараспев произнесла:
— Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас. — Затем гордым голосом добавила: — Так я крещусь, так я молюсь.
— Безбожница окоянная, рази так в Бога веруют.
— Учитель мой во Христе рекет: ни латинским языком, ни греческим, ниже иным коим ищет от нас говора Господь, но любви и добродетели.
— То слова Аввакума, расстриги и смутьяна. Теперича всё ясно, старица Меланья, ты её, пряча во дому у себя, нарекла Александрой. Где она ныне? Велено её имати вместе с тобой.
— По милости Божий и молитвами родителей наших, по силе возможностей моих убогий наш дом отверсты врата имал для всех страстотерпящих рабов Божих. Егда было время, быть здеся и Сидоры, и Карпы, и Меланьи, и Александры, ныне же нет никого.
В этот момент за дверью чулана послышался шорох. Думный дворянин приоткрыл дверцу и заглянул вовнутрь. В темноте был виден лишь силуэт женщины, возлежащей на пуховике и укрытой шубой.
— Ты кто еси? — растеряно спросил Иларион, сдвигая шапку на затылок.
Из чулана послышалось:
— Я князя Петрова жена, есмь Урусова.
Услышав ответ, Иларион даже отскочил. Архимандрит подался к двери.
— Кто тамо есть? — спросил он.
— Княгиня Евдокия Прокопиевна, князя Петра Урусова жена.
— Ну-тка, вопроси ея, како крестится.
Иванов в испуге замотал головой:
— Нас послали имати токма боярыню Феодосию Прокопиевну.
Архимандрит побагровел и в ярости заорал:
— Слушай мя, я ти повелеваю, вопроси ея.
И тут из чулана вышла княгиня и двуперстно перекрестилась, глядя в угол на иконы, громко произнесла:
— Матушка-сестрица, дерзай, с нами Христос — не бойся! Востани — положим начало.
Архимандрит с думным дворянином вышли, давая боярыне облачиться. Две сестры, оставшись одни, встав на колени перед иконой Пресвятой Богородицы Феодоровской, отбили семь поклонов.
Тем временем архимандрит Иоаким метался по светлице самовольно, без повеления, взять под стражу княгиню Урусову он боялся и явиться в разгар свадьбы за таким повелением он боялся тоже. Наконец, пересилив себя, он отъехал в Кремль, оставив дворян Илариона Иванова и Андрея Алмазова стеречь сестёр до его возращения.
Андрей хотел уйти на двор, но думный не пустил его, и он в злобе уселся на лавку, боясь выхода боярыни, боясь заглянуть ей в глаза. Облачённые во всё чёрное, сёстры появились не скоро, и то, чего боялся Андрей, произошло, их глаза встретились, и боярыня, отшатнувшись, произнесла:
— Ты?
— Рази я не упреждал тебе, боярыня?
— Податливая ты глина в чужих дланях, чё деяшь, за то и воздасца.
Она молча села в кресло и более не сказала ни слова. Вскорости явился архимандрит Иоаким с диаконом Иасафом и приставами. Отказавшуюся подняться с кресла боярыню стрельцы подняли вместе с креслом и понесли в людскую.
Двое суток, пока длилась царская свадьба, Феодосья Морозова и Евдокия Урусова просидели в людской. Затем под стражей при скоплении народа их отвели в Чудовский монастырь и посадили в тюремную келью для наказуемых монахов.
Третьи сутки самый большой кабак, царёв кабак на Балчуге, гудел загулом. Андрей Алмазов, переодевшись купцом, поил всю рвань Москвы, заливая душу водкой. Он как царёк сидел среди всего этого пьяного царства, когда явились Савелий Сивой и брат Семён и почти силой выволокли из кабака наружу и затолкнули в стоявший невдалеке возок. Внутри сидел Артамон Матвеев.
