— Пять лет впусте пролетели без дела. А всё ж вспомнили, хто ж энто порадел о нас? — утирая слёзы, спросил Матвеев капитана.
— То новая царица, сказывали, за тебя вступиласи.
— А хто ж новая-то?
— Марфа Матвеевна Апраксина.
— Стой, стой, аки ты сказал? — встрепенулся Матвеев. — Марфа? Батюшки светы, так то ведь она, милая моя крестница. Ай умница Марфинька, што за крестного отца вступиласи. Ай умница!
— И вота еще, — сказал капитан, подходя к столу. — Послала она тебе триста рублёв на дорогу. Вота, считай. — И высыпал деньги на стол.
Артамон Сергеевич растрогался того более, потом взял со стола три рубля, протянул Андрею:
— Сходи к воеводе разменяй. Посля чего обойдёшь кажий дом и оставишь по копейке, пущай добром поминают боярина Матвеева Артамона, сына Сергеева.
Андрей вышел, а боярин в изнеможении плюхнулся на лавку.
Сани были куплены быстро, вещи собраны, благо, их было не много. По-доброму распрощавшись с Хвостовым, Матвеев ухал в этот же день. Его пятилетняя ссылка кончилась, но он даже не предполагал, что ждало его впереди.
Двадцать первого февраля ещё слабый царь поднялся с постели, в Кремль пожаловали виднейшие бояре поздравить государя с шестьдесят девятой годовщиной избрания Романовых на русский престол. Царь восседал на троне совсем бледный, выслушивая поздравления и принимая подарки.
Пошёл седьмой год, как третий Романов правил Русью. Два года назад он взял всю власть в свои руки и вот теперь добровольно её выпускал, перекладывая на плечи бояр Ивана Языкова и Василия Голицына. Казалось, всё шло нормально, до ожидаемого Фёдором Алексеевичем праздника остался всего лишь год. Романовы на престоле будут уже семьдесят лет и четыре века на Руси, и тогда Фёдор всё перевернёт и начнёт создавать новую светлую Русь, сильную, могучую и непобедимую, вернёт все исконные русские земли, утерянные ею. Однако сам Фёдор Третий уже в это не верил, он даже не верил, что доживёт до этого праздника.
Дары были великолепны: золотые чаши, блюда древней чеканки, старые иконы в богатых окладах, но и дары не радовали царя, чувствовавшего большую слабость. Из-за здоровья царя пир в честь годовщины было решено перенести на два дня, на двадцать третье число.
Эти дни лекари Кремля пичкали царя всевозможными снадобьями и притираниями. Что ему давали, осталось неизвестным, но в назначенный день утром он выглядел вполне здоровым. Новая царица встречала гостей вместе с царём, но из-за своего маленького роста рядом с ним выглядела комично, как цыплёнок, боящийся потеряться. Наконец по знаку патриарха и с его благословения все пошли усаживаться за столы. Впервые места не соблюдались, что сильно раздражало некоторых, привыкших сидеть ближе к царю. Восседая на высоком кресле резного дуба, царица была почти вровень с мужем, севшим на кресло пониже. Красивый золотой кубок венецианской работы стоял перед ней.
Патриарх Иоаким вновь благословил стол, провозгласил здравицу царю, и пир начался. Золото и серебро, редчайшие яства и вина, бархатные скатерти, расшитые золотом, — всё перемешалось в пестроте красок, традиций. Пир в нарушение всех обычаев был какой-то дикий, какими пиры стали потом, при следующем царе. Бояре, потеряв часть своих прав, пили, словно хотели опиться. Подчас за столом раздавался дикий смех, умные дворяне, сидевшие рядом с боярами, чего никогда не было ранее, спьяну говорили вольно и распущенно.
Андрей Алмазов оказался рядом с князем Григорием Ромодановским, привыкшим к старым чинным пирам. Боярин указал на развязно веселящихся, негромко, но зло спросил Андрея:
— И вот энтого ты хотел?
— Я уж сам не знаю, чего я хотел. Царь сжёг местнические книги, хде подчас говорилось больше, чем во многих летописях. Патриарх жжёт монастырские вифлиотики, выискивая в них старообрядство. Воеводы уничтожают книги на местах, по незнанию и неведению сжигая всё, и нужное и ненужное. Я понимаю, во многих из них, может, были вред и крамола, но их сжигати нельзя. Создать тюрьму для таких книг и туда их свозити. Придёт время, усё энто нам аукнетси.
— Знаешь што, Андрей, а не пошёл бы ты... Заварил кашу и меня впряг в энто дело...
