Опустился Лаврентий на колени перед Арсентием, тот не благословил и руки для целования не подал.
— Ведома мене, Лаврентий, што ты святейший указ не сполнил, — проговорил Арсентий и посохом о снег пристукнул. — Говорят, до сих пор по старым книгам обряды справляешь и крестишься двоеперстно?
Поднялся игумен, расправил спину, тяжело на восьмом десятке на коленях стоять. Воевода Поспелов на саблю руку опустил и глядит весело, ровно забаву какую ждёт. Кафтан новый, золотом шитый, кудрявая борода взлохмачена, шапка набекрень, кажется, только что шкодничал, дворовых девок щупая, да служба отвлекла.
— Отвечай, игумен! — поторопил Арсентий.
— Клевета усё, — сдержанно возразил Лаврентий. — Обряды справляем, аки патриархом указано.
— Клевета? — перебил архиепископ. — А ну перекрестись.
Обернулся игумен к главам собора, размашисто перекрестился троеперстно.
— Добро! — похвалил Арсентий, но глядел всё же недоверчиво, с лукавиной. — А теперь веди в храм да книги показывай, по коим обряды творишь и кои тебе исправить велено было ещё покойным Никоном. Стрельцов же вели в трапезную проводить, пускай накормят их да обогреют.
Кликнул игумен ключаря Тихона, горбатого бледнолицего монаха с клюкой. Приковылял тот, поклонился Арсентию, брякнул ключами. Не стал бы Тихон, но болезнь его так согнула, что ходил и неба не видел.
— Экий ты! — рассмеялся воевода. — Ровно гусь шею-то изогнул!
— Не смей! — одёрнул его Лаврентий. — Хворый он, грешно смеяться!
Поспелов лишь плечами повёл, а всё одно улыбается.
Отомкнул Тихон двери, пропустил вперёд высоких гостей, сам же последним вошёл и притаился у порога. Одна у Тихона была выгода от хворобы: чтобы поклониться, нагибаться ему не надо, так и ходил он всю жизнь, ровно кланялся всем.
— А верно, што в обители беглые прячутси? — вдруг спросил Арсентий, ступая в глубь монастырской вифлиотики. — Али снова клевещут?
Он снял с полки книгу, открыл, но глядел-то на игумена, так и жёг прищуренными глазами.
— Ести мирские в обители, — согласился Лаврентий. — Юродивые, немощные, калеки да нищие зимуют. Да работный люд — солевары, што с низов, с моря пришли.
— Ты про беглых сказывай! — оборвал его воевода. — Про тех, што святейшего указу ослушались и молятся по-старому.
— А ты не покрикивай! — сказал Лаврентий. — Чти сан святой и допросу мене не учиняй! Нету беглых, а якие ести народ в обители, так усё православные.
Арсентий будто забыл, о чём спрашивал. Посмотрел книгу, потеребил листы и вдруг бросил её на пол. Игумен закаменел лицом, сжал посох, но смолчал. Тихон же за его спиной ахнул только и ещё ниже согнулся. Тем временем Арсентий выбрал ещё одну книгу, глянул вскользь и к первой бросил. Воевода же от слов игумена лишь пуще разошёлся:
— Коли надо будет, и спрос учиним, и правёж! И на встряску подымем, аки еретичницу вашу Федосью Морозову! А пока добром вопрошаю про беглых: они в обители ести? Вота письмо к тебе перехвачено, писано протопопом расстриженным Аввакумом, хде он просит тебя принимати да привечати беглых раскольников.
— Про письмо знать не знаю и ведать не ведаю, — спокойно ответил Лаврентий. — И беглых, могу повторити, в обители нету.
Между тем куча брошенных Арсением книг росла. Стонал у порога горбатый Тихон, корёжило его и гнуло к земле. Наконец архиепископ проверил всю вифлиотику и встал подле игумена, стараясь заглянуть в глаза и сразу сломить волю.
— Тебе, Лаврентий, указ был книги правити, — сказал он спокойно и лукаво. — И што править было отписано, и што совсем в огне пожечь. Почему указ не сполнил?
Игумен молчал, опустив голову, глядел на брошенные книги.
— Аль запамятовал? — не отставал архиепископ. — Аль от старости сознание твоё помутилось? — На мгновение зыркнул в сторону воеводы, затем снова повернулся к Лаврентию: — Гляжу я, излукавилси ты, Лаврентий, но я тебе истинный путь укажу. Новые книги я привёз сюда. Ныне же на моих глазах молебен отслужишь по новым обрядам. А я погляжу, куды тебя потом: в пустыню аль в яму. А то вон отвезу в чисто поле да отпущу с миром. Нынче метельно на дворе, снег глубокий...
