Фёдор пришёл в ярость и зло произнёс:
— Наследника уже ищете, а мене ведь всего двадцать лет, не рано хороните?
— Феденька, да живи ты хоть сто лет. Разве мы об энтом? Мы о будущем державы печемси. У меня у самой до сих пор Агафья и Илья в сердце.
Фёдор смягчился, сказал устало:
— А што наследник? За ним дело не станет, вона Пётр подрастает.
Царевна Софья и князь Милославский сразу загалдели:
— Да ты што, государь-братец? Да твоентый Пётр завтра же зашлёт нас туды, хде Макар телят не пас.
— С чего-то бы ему вдруг вас засылать-то? — с хитрой улыбкой спросил царь.
— А то не догадываешьси? Хде ныне Нарышкины, дядья его? Вот то-то. Их призовёт, а нас туды — на их место, а может, и дальше куды.
— Да вроде он не злой, Пётр. Да и што он смыслит в десять лет-то?
— Пётр-то, он, может, и не злой. А мать-то его, царица Наталья, она ведь за свою родню всё нам припомнит.
Фёдор задул пару свечей на столе. Что поделать, он любил и Петра, и сестёр, и родню по матери и вымолвил сдержанно:
— Аки сказал, так и будет, если за год в Москве невесту не пригляжу, объявлю указ воеводам, а пока с тем делом спешить не буду. А сыщете невесту, што мене по сердцу придетси, в долгу не остануси. Хотя милее Агаши мене никого не будет.
Поняв это как приказ, Софья с Милославским оставили покои царя. Князь, чему-то радуясь, выходя, бурчал под нос:
— Милее Агаши никого не будет. Ничего, жизня своё возьмёт, стерпитси, слюбитси. И с новой женой притретси, заживёт, аки со старой.
С тех пор как царь Фёдор Алексеевич заключил мир с турецким султаном, Батуринский замок рос как на дрожжах. Светлейшему гетману Ивану Самойловичу не надо было готовить запас провианта на всё войско, появился излишек, и деньги пошли на благоустройство своих земель. Каменщики возводили вокруг замка новую стену вместо старой, деревянной. Внутри замка гетман поставил себе хоромы в два этажа. А земель на себя отписал, что то княжество. Да и кунтуши стал носить один другого краше. Сыновей во власть облёк. Старший сын — наказной гетман и полковник, младший — казначей воинства малороссийского. Злостный враг Дорошенко со всей семьёй в Московии, то бишь в Великороссии, бунтующие полковники с полков сняты, царские соглядатаи почти все выявлены, даже Запорожская Сечь в верности присягнула. О Юраське Хмельницком ни слуху ни духу, того и гляди, за ненадобностью сами турки придушат, а не придушат, так он своё нутро горилкой сожгёт. И нет ныне при турках человека, чтоб на его место поставить. Хлебов на гетманских землях ныне уродилось, любого завидки берут. Что ещё человеку надо, живи и радуйся. Но нет, хочется власти большей. Он хоть и гетман всей Украины, радой избранный, но по большим городам сидят царские воеводы, ему не подчинённые. Вот и хочется ему стать ещё и киевским воеводою и на манер предшественника боярином. Нет, об отделении Украины от Руси он не мечтает, то дурь и блажь, а вот воли поболее, власти поболее — в самый раз. Потому и потчует в своём дому разносолами шляхтича Жележбужского, что в Московии пригрелся под рукою князя Милославского, а ныне к старику отцу приехал. Гетман сам лично к ним «до хаты» заехал, не поленился, сам молодого шляхтича в гости позвал. Сам и привёз к себе в гости. Горилкой поил и уж чем только не одаривал — и жупанами, и деньгами, и конями, а сам всё в уши жужжал:
— Ты, пан Жележбужский, передай милостивому князю Милославскому, шо ныне под моей рукою более сорока тысяч сабель и какая-никакая казна злотая ести, усё то его будет, если добьётси для меня киевского воеводства, да и перед тобою, пан, в долгу не останусь, и отца твово землями оделю.
Жележбужский пьяно мотал головой.
— Да для князя то сущая безделица, рази для светлейшего гетмана он то не сробит? — Язык шляхтича заплетался.
Самойлович ещё налил горилки, выпили вместе.
— Ты боле закусывай, пан Жележбужский.
Хрустящие огурчики и грибки были пододвинуты гостю, который, несмотря на свою худосочность, ел за двоих.
— Ести только одно но, светлейший гетман. Сотоварищ твой князь Григорий Ромодановский хочет новой войны с турками. А случится война, тебе будет не до воеводства в Киеве.
