— Сейчас Лихачёва и пошлю. — Затем, помолчав мгновение, обратился к сестре: — Ты, Софья, первой одарила мене радостью, будь же крестной у него.
— А крестным кто?
— А если позвать брата Петра?
— Уж больно я с вдовой царицей не лажу.
— Ну, што ж, зови тогда Василь Василича.
И сразу заметил, как просияло лицо сестры. Ладно уж, коли мне радость, то и ей радость.
Весть о том, что у государя родился сын, мигом разнеслась по Москве, и это действительно стало большой радостью. Многие колодники были раскованы и выпущены на волю, а вины им отпущены. На торжище тать Федоска попался на покраже стряпни и уж спину свою измарщивал, к кнуту готовя, ан пронесло: всемирная радость! Отпустили Федоску ради такого праздника, ни разу кнутом не огладив. Ну и что с того? Он тут же у тетки-зевуньи калач спёр и съел.
Патриарх, бояре, окольничие понесли подарки новорождённому, кто деньгами, кто дорогими игрушками, кто аксамитом, драгоценностями. Счастливый отец не успевал благодарить. Больше всех расстарался дядюшка, князь Иван Михайлович Милославский, тут и золотые блюда, и маленькая лошадка из чистого серебра.
Нищая братия потянулась в Кремль, где от имени царя кормили всех до отвала и ещё дарили мелкими деньгами, кому что перепадёт. Как же не радоваться? В кои-то веки досыта наесться, да ещё и за государев счёт.
Так продолжалось весь день, царь то подарки получал, то ходил смотрел на сына.
На следующий день было решено крестить царевича, и весь двор с самого утра прибыл в парадных одеяниях, блестя каменьями и золотым шитьём. Крестил царевича патриарх со всем своим клиром в Успенском соборе и, как желал государь, нарёк новорождённого Ильёю. Пока его опускали в купель, все замерли, ожидая конца церемонии. Лишь двое, числившиеся при дворе, не поспешили в Успенский собор — немецкий дворянин доктор Розенберг и хирург из Силезии Сигизмунд Зоммер. Они остались у Аптекарского приказа. Розенберг нервничал:
— Я переговорил с Евменовной, она говорит, что кровь не прекращает сочиться. Я расспросил её, по всем показаниям, из царицы не вышло придаточное место.
— Но ведь такое бывает чрезвычайно редко.
— Редко не редко, но царя надо предупредить, если мы не извлечём придаточное место, царица просто истечёт кровью.
— Что вы, Розенберг, бросьте, эти русские никогда не пустят мужчину смотреть на свою обнажённую жену, будь он трижды доктор. К тому же мы для них иноверцы, не забывайте, что вы протестант. За одно только дерзкое предложение вас казнят.
— Но ведь мы давали клятву, спасти её сейчас не составит большого труда, а через день-два будет поздно.
— Бросьте, Розенберг, вы ничего не добьётесь. Единственное, что вы можете сделать, так это не ходить на пир после крестин, ибо сей пир скоро перейдёт в поминки.
Именно в это время царь с патриархом выходили из Успенского собора. Царевна Софья несла новорождённого царевича. За крестины патриарх Иоаким получил от государя 1500 золотых, митрополиты по 300, архиепископы по 200, епископы по 100, протопоп Успенский — 50, протодьякон — 40 золотых. Даже ключари успенские не были забыты, получив по 30 золотых. Всего было потрачено на это 3800 золотых. Василия Васильевича Голицына одарили сёлами, а Ивана Максимовича Языкова поставили по главе Приказов оружейного и большой казны, а также во главе Золотой и Серебряной палаты. После чего начался пир.
Во дворе опять кормили нищих и разбрасывали мелкую монету. Царь самолично дважды оставлял пир и выходил к народу. После всех этих хлопот и торжественного пира Фёдор настолько устал, что едва добрался до своих покоев, где его ждали сестра Софья и тётка Татьяна Михайловна. Увидев их, государь спросил:
— Аки тама Агаша?
— Не беспокойся. Она столь измучена родами, што ей не до радости, — успокоила Софья.
— Я могу ея увидети?
— Нет, Федя, пускай она отдохнёт.
— Ну, пусть отдохнёт.
— Федя, што мы пришли-то, — заговорила Татьяна Михайловна, стараясь отвлечь племянника от темы, составляющей женское таинство. — Ты вчерась ради вселенской радости освободил многих колодников, татей. Не приспел ли час облегчить участь Никона? Он ведь не вор, не тать, а многих дел полезных устроитель был.
