Тридцатого апреля по именному указу царя Фёдора Алексеевича вотчины князей Воротынских с деревнями и пустошами перешли в Приказ большого дворца. За вдовой оставили поместье в Курмышском уезде, село Большие Ананники под Нижним Новгородом, несколько деревень под Москвой, и государь, подумав, вернул ей село Мошок под Муромом. В общей сложности на государя было отписано одиннадцать тысяч четей[155] земли, где было три тысячи четыреста двадцать шесть крестьянских дворов, около пятнадцати тысяч холопских душ. Незаконнорождённого сына Воротынского, которому исполнилось год и четыре месяца, отняли у холопки Дуняши и отдали на воспитание в Даниловский монастырь. Царь думал вернуть ему земли и поставить над ним до взросления двух бояр опекунов, но уже в скором времени всем будет не до этого, и бедный Иван Бесфамильный так и проведёт всю жизнь в монастыре.
Царевна Софья была не в себе от злобы. Мало того, что брат прогнал Милославского от двора, он теперь полностью ушёл из-под её влияния. Она только начала чувствовать радость жизни. И вот на тебе, брат поставил её милого проверить недостачи в Приказе большой казны и не появляется уже вторую неделю, выискивая бумаги против боярина Богдана Хитрово, первейшего сторонника Софьи после Милославских. А уж её советов более опять никто не требует. А нынче поутру Фёдор сказал, чтобы она пригласила в гости погулять по саду эту безродную Агашку Грушецкую. Виданное ли дело! Если Фёдор всё же на ней женится, надо свести с ней сердечную дружбу и через неё влиять на брата. Сегодня в полдень они встретятся. Сенная девка, что ходила до дома Заборовских, передала приглашение лично ей. Надо бы сразу её одарить и тем привязать к себе.
Солнышко пригревало вовсю, и Софья, разомлев в его лучах, прикрыв глаза, присела на резную лавку дожидаться гостью.
Одна из боярынь привела Грушецкую в сад, когда царевна чуть уж не задремала. Стук каблучков заставил её вздрогнуть. Протерев глаза, Софья оценивающе посмотрела на Агафью.
«Худенькая, даже щупленькая, хорошо ещё, што ростом не маленькая, но я выше», — пронеслось в голове царевны, которая вслух сказал, чуть при этом не раскинув руки:
— Ну, здравствуй, Агаша.
— Здравствуй, государыня-царевна. — Грушецкая низко поклонилась.
— Брось, Агаша, мы, может быть, с тобой сёстрами станем, а уж подружками точно, так што зови мени просто Софьей. Иди, мы с тобой расцелуемси.
Царевна будто с открытым сердцем расцеловала Грушецкую и повела в свои покои, раскрывая перед ней все свои сундуки и лари, одарила сарафанами, кокошниками, поясами, и даже бусы жемчужные подарила. Взяв лишь бусы, Агафья сказала, что остальное заберёт потом с оказией, не ходить же по Кремлю с ворохом одежды, она примеряла их возле венецианского зеркала. После чего они вновь спустились в сад. Болтая с царевной, Грушецкая немного забылась, их беседа стала непринуждённей и проще.
Софья уже подумала, что такую простушку она обязательно заставит петь под свою дудку, и стала ещё ласковей. Неожиданно Агафья почувствовала чей-то взгляд, она повернулась и увидела царя. Он шёл к ней, весь в румянце, как будто не она, а он её боялся.
— Здравствуй, Агаша.
— Здравствуй, государь...
Агафья хотела поклониться ему, но он схватил её за руку и не дал.
— Я так боялся, што тебя больше не увижу. Аки увидел тогда возле собора, только о тебе и думаю. Знай, не только женская прелесть твоя меня прельстила... — Царь сам смутился своих слов, уткнувшись взглядом в землю. Он так спешил выпалить всё, что накопилось в душе, и, сбившись, не знал, что сказать.
Царевне Софье речь брата показалась детским лепетом и бредом. И как только ему удалось в думе правителей поприжать, а Милославского вообще выгнать? Софья опять начала злиться, но, понимая, что Фёдору с Агафьей надо побыть наедине, отошла в сторону.
Фёдор поднял глаза и постарался заглянуть в глаза Агаше, и теперь зарделась она.
— Я тебе хоть немноженько нравлюсь? Только не каки царь, а как я сам.
Агафья посмотрела на Фёдора, который возвышался над ней почти на голову, немного озорно:
