В тот же день Билевич покинул Валахию и уже через сутки прибыл в Казыкермень, так и не поняв, город это или большое село. Десятка два-три татар и полсотни казаков являлись слабой защитой в случае нападения, совсем недавние события говорили, что такое возможно.
Мазанку гетмана малороссийского он нашёл почти сразу. Перед дверью стоял здоровенный казак с турецким ятаганом за поясом.
— Сюды ходу нема, — сказал казак Билевичу.
— Но мне нужен гетман Юрий Хмельницкий.
— Гетман спит.
— Так разбуди, уж скоро полдень.
— Не велено беспокоить.
— Я от султана, — начал выходить из терпения ротмистр.
— А хошь бы и от Господа Бога, — ответил казак, подпирая перила крыльца. — Не велено, и годи.
Билевич уже намеревался уйти, как вдруг дверь хаты распахнулась, и на пороге в исподней сорочке появился Хмельницкий:
— Хто туты посмел мене требовати?
— Да вота пришёл якой-то. Гутарит, от султана, — сказал казак, отрываясь от перекладины.
— Хто таков? — уставился мутным взглядом Хмельницкий на Билевича.
— Ротмистр Билевич, — вытянувшись, по-военному рапортовал гость. — Хотел просить вашу милость принять меня, поскольку я еду с поручением султана.
— Заходь, — сказал Хмельницкий, отступая внутрь избы, затем крикнул казаку: — Охрим, никого ко мене не пускать.
— Слухаю, гетман.
Проходя мимо Хмельницкого, ротмистр почуял тяжёлый запах перегара, исходившего, казалось, от всего тела гетмана.
Они вошли в большую горницу, на столе, стоявшем в середине, громоздились неубранные миски и остатки закуски, бутылки. В горнице стоял устойчивый дух горилки и чего-то ещё прокисшего.
— Гапка, дура чёртова, убери со стола.
Из угловой горницы вышла дородная женщина в малороссийской вышитой рубахе:
— Што ж кричати? Сами ж ввечеру не велели убирати. А теперь дура.
— Заткнись. Принеси горилки, да вареники не трожь.
— Они же посохли.
— Што ж, шо посохли. Горилкой размочим.
Женщина собрала и унесла грязные миски, воротилась с бутылью горилки. Хмельницкий налил горилку в две кружки, оставленные на столе, поднял свою:
— Давай, ротмистр, за знакомство! — И, не дожидаясь Билевича, вылил горилку в глотку и тут же, ухватив рукой вареник, стал закусывать.
Билевич несколько помедлил, ему, привыкшему к виноградному вину, трудно было глотать эту жуть.
— Ну шо ж ты, — подбодрил Хмельницкий. — Пей. Впрочем, постой, давай вместя.
Хмельницкий снова наполнил свою кружку, поднял её:
— Ну, с Богом...
— Давай, — согласился ротмистр.
На этот раз они выпили почти одновременно.
— Ну што тама султан, рассказывай! — повеселев, попросил Хмельницкий.
— Дело в том, Юрий Богданович, что я послан султаном договориться с Москвой о мире.
— Они шо, белены тама объелись, — возмутился Хмельницкий. Снова налил себе и выпил. — Пошто со мной не посоветовались? Я им шо? С Москвой ниякого мира быти не може. Слышь? — сорвался он на крик, словно Билевич был виноват в решении переговоров. — Я вопрошаю теби, ты слышишь?
— Слышу, гетман.
— Сейчас Чигирин разрушен, можно итить прямо на Киев, а тама на Левобережье. А они «мир»! Я уж запорожцев сговорил, они за меня. Они ждут не дождутси, ягда я их поведу на Самойловича.
Хмельницкий не давал говорить Билевичу, говорил только сам, и всё более о себе, не забывая подливать в свою кружку горилку и выпивать её, уж ни чем не закусывая.
— ...як только пришлёт ко мене войско, як раньше к батьке мому присылали, таки сразу иду на Батурин. Я сровняю его с землёй, аки Чигирин, а Самойловича повешу аки бешеную собаку.
Билевич, видя перед собой почти безумные глаза пьяницы, думал: «И зачем я сюда явился, он же сумасшедший. Да кто даст ему войска, у него ж и полсотни казаков нету».
Хмельницкий, словно услышав мысли гостя, неожиданно прекратив крики, спросил:
— Постой. А ты пошто ко мене пришёл?
— Я пришёл, чтобы поставить тебя в известность о намерении султана искать мира с Москвой.
Хмельницкий ударил кулаком по столу так, что подпрыгнули миски.
— Не бывать тому, — закричал во всё горло, аж на шее вздулись вены и жилы.
Тут же явилась в горницу Гапка, сказала озабоченно:
