— Слышь, Иван Михайлович, сказывай ты: сама государыня-матушка утеснения ради толковала тебе прибавите бы покоев в её терему али иное место дать для жилья. А тут што слышно стало? Растолкуй, боярин.
То багровея, то бледнея, едва выдавливая слова из пересохшего горла, Милославский поднялся и заговорил:
— Царь-государь, Господом распятым клянусь: знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Может, я одно толковал, а государыня инако приняти изволила. Её государево дело. А мене ли от тебе, государь, твоего царского величества родню отличати. И в уме того не было. Хоть на пытку вели, всё то же скажу.
Неловко стало всем и от клятвы, и от этих слов боярина. Снова наступило тяжёлое молчание.
— Так ин пусть оно и будет; верю тебе, боярин. Слышал, родимый, слышал, Петрушенька. Знай и матушке скажи: никто не посмеет вас обидеть. Матушку али, храни Бог, тебя обидеть — меня обидеть, мене зло сотворить. А бояре наши не станут царям своим, коим крест целовали, хулу чинить. Верим мы. Иди с Богом, Петруша. Дела у нас ещё.
С просветлевшим лицом встал Пётр, снова отдал обычный поклон царю, нежно поцеловал брата и вышел из палаты.
Впервые за три месяца царь Фёдор Алексеевич пошёл против воли дядьки князя Ивана Михайловича Милославского.
Ручьи радостно сбегали по деревянным мостовым Москвы.
Андрей Алмазов только сменился с караула и брёл домой. Когда отменили Приказ тайных дел, он почти постоянно нёс караульную службу, а его стрелецкий голова старался поставить его где-нибудь во дворце, где даже нельзя сходить с места. Часа через три ноги затекали и начинали ломить. Первые дни с непривычки это было просто нестерпимо. Но затем он привык.
Мимо прошёл голова стременного полка, и Андрей вспомнил о своём голове. С тех пор как у Матвеева забрали полк, голова, считавший Андрея его любимчиком и ничего не знавший о службе в Приказе тайных дел, постоянно находил к чему придраться. Во время таких разносов Андрей старался ни о чём не думать.
Из-за службы он забросил торговлю, и если бы не два отцовские поместья, то уже давно бы мог испытывать недостаток даже в съестном. Хорошо, что жена об этом не догадывалась.
Из переулка вылетел дьяк Дементий Башмаков. После закрытия Приказа тайных дел он ушёл в Сыскной приказ. При виде Андрея он обрадовался:
— Хоть один свой, кому можно доверитьси. — Он крутил глазами во все стороны. — Ты дом боярского сына Петра Стрельцова знаешь?
— Ну?
— Покараулить могёшь?
— А што?
— К Петру брат Сенька заявилси. Седьмой год ловим душегуба. Одно время при Стеньке Разине в есаулах ходил. Подсоби, потом сочтёмся.
Андрей кивнул и направился к Стрелецкой слободе.
Дом Петра Лазаревича, вышедшего из простых стрельцов в боярские дети и ставшего полусотником, он знал и нашёл почти сразу. Дома застал обоих братьев в передней светлице. Семён, высокий ростом и розовощёкий, как девица, такой же, каким он видел его в ярославских лесах, когда расследовал дело о разграблении царёва поезда с меховой рухлядишкой, расположился на лавке. Рядом с ним сидели два близнеца лет трёх-четырёх. Пётр хотел раскланяться с гостем, но Семён признал в вошедшем «приказчика купца Микитникова» и потянулся к пистолю.
— Не спеши, Семён Лазаревич, то не я тебе выследил, то дьяк Башмаков. Он сейчас за ярыгами побежал, а ты вали в Китай-город, в Георгиев переулок, в дом Авдотьи Немой, скажешь — от мене. А я опосля зайду, поговорим.
Семён вынул из-под пояса кису с деньгами и бросил на стол, молча обнял брата, расцеловал детей и выскочил из дома. Андрей последовал за ним. И вовремя, почти через минуту показался Башмаков с приставами, ярыгами и стрельцами. Они подлетели к Андрею.
— Из дома нихто не выходил? — выпалил Башмаков.
— Пока я здеси, нихто.
— Вота и ладно.
Они ввалились в дом Стрельцова и весь его перерыли, но Семёна и след простыл. Башмаков изрыгал ругательства, но сделать ничего не мог.
На следующий день Андрей явился к Авдотье Немой. Семён сидел за столом чернее тучи, а возле его ног играл сын Алёны, напоминавший обликом умершую. Выпроводив мальчугана на улицу, бывший дьяк Тайного приказа спросил:
