— Мы все помолимся, — послышался негромкий голос Анны.
Она вошла в открытую дверь и слышала, как Амисия утешала кухарку. В голосе юной утешительницы звучала искренняя вера в возможность счастливого исхода, и Анна все сердцем желала, чтобы мелькнувшая надежда наконец сбылась.
— Анна? — сдавленным голосом откликнулась Амисия. В единственном произнесенном слове заключался вопрос… и не требовалось лишних слов, чтобы понять — какой.
Анна кивнула, и улыбка осветила ее строгое лицо:
— Да. Пришла весть, о которой ты молилась.
Амисия с облегчением перевела дух.
— Более того, — добавила Анна, — как видно, нам воистину послано благословение Божье. Когда я шла к тебе, меня остановил сэр Освальд и сообщил новость: из-за того что твой отчим за последние две недели сильно перетрудился, у него начался особенно мучительный приступ. Ноги так опухли, что он не способен из комнаты выйти, а уж о том, чтобы ночью ходить по лестницам, и речи быть не может.
Анна увидела золотую вспышку в глазах Амисии — искру надежды, что казнь будет отложена. Однако Анна не хотела, чтобы Амисия тешилась ложными иллюзиями:
— Но барон уже отдал приказ, чтобы двое конюхов — из тех, что покрепче — были готовы завтра утром отнести его во двор.
Несмотря на опасения Анны, Амисия не впала в уныние: ведь теперь уже было известно, что помощь близка. Болезнь Гилфрея намного облегчала задачу тех, кто пришел на выручку. Амисия радостно рассмеялась. Она могла покинуть крепость, ничуть не опасаясь, что Темный Лорд перехватит ее на пути. Ей открывалась возможность уйти и встретиться с друзьями Галена, чтобы составить план действий, который будет легко выполнить. Ведь любой план мог бы сорваться, если бы Гилфрей заметил хоть что-нибудь подозрительное; но раз он прикован к постели, этого можно не опасаться.
Услышав звук шагов на лестнице, Гален поднялся на ноги. В темноте подземелья невозможно было вести счет времени: даже еду, которую ему просовывали сквозь решетку угрюмые стражники, приносили не только редко, но и крайне нерегулярно. Тем не менее он понимал, что находится в этой запертой клетке довольно долго.
Воин, оказавшийся безоружным и бессильным что-либо предпринять, человек, подвижный по природе, но лишенный возможности двигаться, — он, естественно, пребывал в самом скверном расположении духа и кипел от досады. В самом начале он убеждал себя, что развязка близка: надо лишь запастись терпением и ждать. Однако вынужденное бездействие и зависимость от чужой воли — это ли не самая изощренная пытка, какую только мог выдумать барон?
Всякий раз, когда в первые дни его заточения мрачные стены освещались неверным светом, Гален проникался надеждой, но тут же снова погружался в безнадежную тоску: в подземелье опять спускался кто-то из стражников. Потом он перестал уповать на чудо. Вот и сейчас, когда на пол упал дрожащий отблеск, слишком слабый, чтобы прорезать тьму, Гален не придал этому особого значения. Однако до его слуха донеслась какая-то возня, сопровождаемая глухим стуком ударов, и тут уж он насторожился. В полумраке ему удалось разглядеть двух стражников, которые с трудом волокли по ступеням какого-то здоровенного детину. Гален узнал его только тогда, когда все трое приблизились почти вплотную.
Один из стражников отпер решетчатую дверь, а второй втолкнул пленника в клетку.
— Ну, пошел, болван. Твоих цыплячьих мозгов не хватило даже на то, чтобы больше не соваться в Райборн. — Лязгнули железные засовы, и на гнилую солому рухнуло грузное тело Рэндольфа.
Гален присел подле него и, не теряя времени, перевернул беднягу на спину, лицом кверху, чтобы успеть при свете факела рассмотреть, сильно ли он покалечен. Каково же было его удивление, когда Рэндольф ему заговорщически подмигнул! Гален даже отпрянул, но не произнес ни звука, пока наверху не захлопнулась тяжелая кованая дверь. Подземелье опять погрузилось в кромешную тьму.
— За каким чертом тебя сюда принесло? — грозно спросил Гален, имея в виду появление Рэндольфа не только в мрачном подземелье, но и вообще на землях поместья.
Рэндольфу такие сложности были невдомек, и он ответил попросту:
