Ее руки и плечи дрожали от отчаянных попыток хотя бы просто удержаться на месте. Амисия остановилась, пытаясь разглядеть береговую линию за нескончаемыми валами, и тут она заметила другое суденышко. Этот челнок двигался в противоположном направлении, но, благодарение судьбе, двое гребцов, лица которых были скрыты за капюшонами, как видно, сжалились над ее бедственным положением.
— Перестань молотить веслами по воде.
Амисия сразу же опустила руки, подчиняясь приказу, который был произнесен благословенно-знакомым голосом.
— Теперь положи весла в лодку.
Тон Галена казался грубым и резким: таким его делали страх за ее безопасность и возмущение ее опрометчивостью. Эта безрассудная девчонка, очевидно, вышла на веслах в открытое море, чтобы в одиночку помериться силами с приливным течением!
После того как челнок Галена стал борт о борт с лодкой, откуда Амисию немедленно извлекли его сильные руки, она в восторге прильнула к нему и взглянула в светлые зеленые глаза, теперь уже не спрятанные под тенью капюшона. Измотанная телесно, душевно опустошенная, она даже не задумалась над тем, что привело его сюда и почему на нем монашеская ряса. Она понимала только одно: он спас ей жизнь. А если так, значит, он спасет ее и от прочих бедствий, уготованных ей.
— Куда это ты направлялась — одна, в лодке? — сурово спросил он.
— К тебе, — просто ответила она, не обращая внимания на его сердитый тон. Хотя небо над их головами было затянуто тучами, для Амисии сияло солнце.
Пока Амисия с обожанием созерцала своего спасителя, а Гален пытался унять в себе гнев, порожденный страхом за нее, монах по имени Ульфрик привязал пустую лодку к корме челнока, который теперь погрузился в воду угрожающе низко. Ульфрик посещал замок Дунгельд ежедневно, но вовсе не он додумался прихватить с собой на остров этого незнакомца (и, по правде говоря, подобная затея казалась ему весьма рискованной), однако он повиновался приказу настоятеля.
Снова взявшись за весла, он направил свою маленькую флотилию к дальнему концу острова. Грести по течению было куда легче, чем в обратном направлении, и очень скоро они причалили к мосткам. Монах осторожно выбрался из челнока на дощатый настил и, не имея ни малейшего представления о намерениях своих пассажиров, вопросительно взглянул на Галена.
Гален выдержал хмурый взгляд монаха.
— Мы подождем здесь, пока вы управитесь со своими делами в замке. К тому времени, когда вы соберете пожертвования и вернетесь сюда, течение наверняка переменит направление[1].
Сложив ладони под подбородком, монах молча кивнул в знак согласия и начал взбираться по шаткой деревянной лестнице медленно и осмотрительно, как было свойственно его натуре.
Как только монах отошел достаточно далеко, Амисия ухватилась за грубую коричневую рясу, надетую на Галена. Забыв о страхе и усталости — могло ли быть иначе, когда ее обнимали его горячие руки? — она улыбнулась ему, и лукавые искорки зажглись в ее глазах.
— Когда на тебе эта монашеская одежда, мне будет легче решиться на одно признание. Я должна кое в чем покаяться перед тобой, Гален.
У Галена словно камень с души свалился, когда он понял, о чем она собирается ему поведать. Тем не менее из опасения сделать что-нибудь такое, что заставит ее передумать, он постарался придать своему лицу самое бесстрастное выражение и лишь вопросительно поднял брови. Если Амисия откроет ему свое настоящее имя и положение, насколько проще будет ему сделать ответное признание! Еще раньше он решил, что не поведет девушку к венцу, пока между ними стоят нелепые секреты. Постоянное притворство было бы слишком тяжелым бременем для его правдивого сердца, да теперь и надобность таиться отпала, когда не только выяснилась цель его миссии, но и найден способ этой цели достигнуть! Он уже пообещал аббату Петеру убрать завалы лжи с пути, который должен привести его и Амисию к будущему счастью. Более того, он был уверен, что избавление от препятствия, которое казалось ему самым труднопреодолимым, поможет ему справиться и со всеми остальными.
Амисия почувствовала, как непроизвольно напряглись его руки, и испугалась, что за лицом, ставшим вдруг таким замкнутым, скрываются первые признаки сурового приговора; одна лишь мысль о такой возможности поколебала стену ее уверенности. Торопясь высказаться, прежде чем эта стена успеет рухнуть, она отважно выпалила:
