Так продолжал думать Николай еще до последних дней службы. Все казалось ему, что злое забудется. Оно и в самом деле сначала немного отпустило. Выздоравливанию души, ее успокоению, восстановлению равновесия помогало понимание того, что он исполнил долг до последней капли искренней совести своей, а если бы надо было еще что-то делать — пошел бы и делал.
Сходя на берег в увольнительные, Николай покупал охапку цветов и ехал на кладбище, а там ходил между могилами моряков, читал самодельные эпитафии на дощечках, пронимался печалью — очищающей, возрождающей. Клал по одному цветку возле колышков с дощечками, на которых были написаны имена «новороссийцев», а цветы, что оставались, рассыпал на безымянной могиле. Когда-то это увидела молодая привлекательная женщина, неизвестно откуда взявшаяся рядом.
— Что же ты делаешь, неразумный? — спросила она неодобрительно или испуганно.
— А что? — вздрогнул Николай от неожиданности.
— Зачем по одному цветку кладешь? На кого беду накликаешь?
— А что здесь такого? — он обалдел от непонимания.
— Нельзя непарное количество цветов на мертвого класть.
— Извините, — пролепетал. — Я не знал этого.
— Не приходилось еще погребать? — спросила женщина снисходительнее.
— Не приходилось, — сказал неправду, чтобы отвести от себя обвинение.
— Это такая традиция, — женщина подошла ближе. — Наши «новороссийцы»… Ты тоже из них?
— Нет, я принимал участие в спасательных работах. Но там, — показал в сторону моря, — двое наших осталось.
— Там? — женщина кивнула на братскую могилу.
— Нет, на дне моря.
— И мой Максим там, — женщина достала из кармана платок. — Извини.
Она отошла и начала смотреть, как он, не торопясь, докладывал еще по цветку туда, где уже по одному лежало. На братскую могилу цветов не хватило. Николай беспомощно остановился перед ней, склонил главу, развел руками. Сейчас, защищаясь от видений пережитой трагедии, старался припомнить, клал он когда-нибудь цветы на могилу своего отчима, убитого немцами на славгородском расстреле, или не клал. Из задумчивости его вывело несмелое прикосновение. Николая аж холодом проняло, так оно напомнил недавнее… Перед ним снова стояла та самая женщина. Только теперь он рассмотрел, что она совсем юная девушка.
— Может, давай встретимся. Я теперь без жениха, — тихо сказала она и в ее взгляде была мольба не отвечать отказом.
— Не могу, уезжаю домой.
— Точно?
— Точно.
— Тогда будь счастлив.
Девушка пошла на выход, а он, глядя ей вслед, задержался, чтобы им больше не встретиться на остановке.
— Извините, ребята, — сказал тем, что лежали в братской могиле, будто перед ним были живые. — В другой раз и вам принесу цветов.
Тишина была знаком согласия.
Николай сказал девушке неправду. Ему оставалось дослуживать в Севастополе несколько месяцев.
Наступивший после январских оттепелей февраль кутался в зимние шубы. В самом своем начале намел много снега и каждый день досыпал, досыпал его. Эти тихие снегопады, очищающие воздух, тем не менее, надоедали жителям города, выбивали их из обычного ритма жизни, заставляли выходить на улицы и кромсать пушистое, белое покрывало земли, отбрасывая его с тротуаров, образовывая из него черные, безобразные сугробы, громоздящиеся под заборами, а то и просто вдоль дорог. Солнце натыкалось лучами на черные пятна расчищенного асфальта, выливало на них разочарование очищенным ликом города, распекало их. Груды снега, лежащего вокруг этого разогретого гудрона, таяли, и текли под ноги прохожим грязными ручьями, от которых поднимались к небу тяжелые испарения.
И это зима — волшебная, белоснежная, сказочная? В зимнюю пору Николай не мог привыкнуть к городской жизни. Ему хотелось выйти на степной простор, оглянуться кругом, слиться с ним, ощутить себя частью земной безбрежности, надышаться сухим морозным воздухом, в котором искрились бы неразличимые глазом льдинки.
