Волонтер сразу же понял, что имел в виду старший брат, понял так ясно, что, разволновавшись, вышел на улицу, чтобы никто не видел его дрожащих рук. Догадаться было и в самом деле несложно, так как ни на что другое, кроме ценностей из железного ящика, старший брат намекать не мог. Говоря «сможет забрать все», он подразумевал только это. Если бы в течение нескольких недель на допросах у следователя не приходилось снова и снова возвращаться к событиям тех лет, может, и не поверил бы в существование клада, но воображение, подогретое воспоминаниями о войне, сработало легко и четко. «Значит, не увез, спрятал», – ликовал Волонтер, прикуривая от вздрагивающей в пальцах спички. Стал перебирать в памяти полузабытые узелки с перстнями, монетами, массивными часами из тусклого желтого металла и только полчаса спустя, немного успокоившись, подумал: надо еще знать, где спрятано. Дмитрий дал ему понять, что скажет, если все будет благополучно, значит, из кожи вон надо заслужить, сделать что-то для него! Но что? Над трибуналом не властен, свидетелей не подкупишь, остается изменить собственные показания. Скорее всего на это он и намекал, желая смягчить свою вину. Видно, здорово насолил ему младший брат, рассказав о связях с немецкими офицерами...
– Ну и ну, – удивился Игорь, слушавший внимательно, заинтересованно. – Много же ты выжал из одной фразы.
– На то и голова к плечам привешена, а не тыква, парень, – ухмыльнулся польщенный Волонтер.
– И что, сказал он тебе, где ящик?
– Прежде с меня семь потов сошло, хотели даже к суду привлечь за ложные показания, но обошлось, сослался на память. Зато после приговора Дмитрий передал, что, мол, в печке кафель сменить надо, там, значит, спрятана коробка.
– И известно, где печка-то?
– Ты, парень, не глупи: не было бы известно, не затевал бы я разговора. Не юли, говори прямо, согласен или нет?
– Ну, согласен.
– Без «ну». В случае чего с того света достану, так и знай. Со мной не шути – обожжешься!
Игорь без труда догадался: ценности спрятаны в квартире Щетинниковой, недаром Жора так «болел» обменом, печка находится в комнате Нины Ивановны, вернее, не печь, а выложенная кафелем стенка, когда-то протапливавшаяся из другой квартиры.
В тот вечер они расстались поздно. Сошлись на такой идее, ее подсказал Игорь: в связи с тем, что старуха лишь изредка и ненадолго выходит из дома, достать ей путевку, уговорить ехать отдыхать и после отъезда воспользоваться отсутствием хозяйки.
Харагезов обещал достать путевку, и, если бы не смерть Щетинниковой, возможно, все повернулось бы по-другому...
Около восьми вечера семнадцатого января у Нины Ивановны случился сильнейший приступ. Она попыталась встать с кровати, кликнула ослабевшим голосом соседей, но тромб, подобравшийся к сердечному клапану, в секунду оборвал ее жизнь.
К девяти, слегка поссорившись с Таней, домой вернулся Игорь и по установившейся за последнее время привычке постучал к Щетинниковой. Не дождавшись ответа, толкнул дверь, вошел и обнаружил труп соседки. Позвал Тамару, а сам выскочил к Волонтиру. Того дома не было – ушел на суточное дежурство. Игорь вернулся, отослал плачущую жену звонить в «Скорую помощь», хотел, пока никого нет, простучать стенку, но помешала дочь. Дальнейшее он помнил смутно: приехали врачи, сидели, писали что-то. Игорь сказал, что он берет хлопоты с похоронами на себя. «Скорая» уехала. Приходили соседи, соседки, причитали вполголоса, плакали. Ушли. В одиннадцать, улегшись в постель рядом с Тамарой, он стал обдумывать создавшееся положение. Жена долго ворчала, мешала сосредоточиться, а когда заснула, он понял, что идти среди ночи в комнату, где лежит покойница, не сможет, не хватит смелости. С тем и заснул.
Наутро проснулся с готовым планом. Съездил на работу предупредить начальство, оттуда в похоронное бюро, на кладбище, снова в бюро, и к часу дня все было в ажуре: соседки уложили покойницу, гроб снесли в машину, отвезли на кладбище. Около трех он уже был дома.
– Приходили из управления и опечатали квартиру, – огорошила новостью Тамара и спросила: – Ты не забыл, сегодня восемнадцатое.
