Мы поехали. Дед пхнул Семена в спину и сказал ему, кивнув на меня:
— Мот, едри его мать! Видал, сколько заплатил?
Семен согласно замычал, кивая головой.
Я не удержался:
— Да вы что, старики, одурели?! Я же ей дал всего одну копейку.
— Дурак! — усмехнулся дед. — Деньгами швыряешься! За одну копейку надо было еще буханку хлеба спросить!
В мои нечастые приезды на родину деды и мама считали нужным — дабы я не чувствовал себя «иностранцем» — определить меня в ростовскую гимназию, чтобы какое-то время я общался со своими русскими сверстниками и не забывал язык.
Для поступления в казенную, государственную гимназию установленная тогда норма для евреев составляла 5 процентов. Наплыв был, конечно, большим.
Поэтому, чтобы дать возможность евреям учиться, были организованы частные гимназии — на правах государственных. Разумеется, платные и довольно дорогие. Обучение там стоило 150 рублей! Государственные тоже были платными, но значительно дешевле.
Николай Павлович Степанов являлся владельцем частной гимназии в Ростове-на-Дону.
Несмотря на то что у него процентная норма как будто не существовала, однако на практике на приемных экзаменах в подготовительный класс (а мы обязаны были уже читать и писать) русских и еврейских мальчиков сажали отдельно. В одном классе давались две диктовки.
Русским мальчикам он диктовал внятно и четко. Происходило это так:
— Здравствуйте, русские мальчики! Готовы ли вы писать диктант?
Те дружно отвечали:
— Готовы!
— Значит, диктую: Солнце всходит, — ну, конечно, на конце твердый знак, совершенно естественно, — на Востоке. Поскольку на Востоке, то, понятно, что требуется буква ять.
Затем небрежно бросал в нашу сторону:
— Здравствуйте, еврейские мальчики. Диктую…
Что он говорил, было совершенно непонятно, потому что в это время он сморкался и произносил текст в носовой платок… Потом спрашивал:
— Написали?
Мы дружно скандировали:
— Написали!
— Что вы написали?
Марик Цейтлин, который не выговаривал букву «р», сказал:
— Гейкьявик — главный гогод Шпицбеггена.
Николай Павлович, расстроенный этим ответом, вынужден был признать:
— Правильно.
Я же, обученный в швейцарской школе и отличавшийся независимостью, встал и сказал:
— Нет, неправильно!
Степанов посмотрел на меня злыми глазами:
— Что-о?!
Я повторил:
— Неправильно, Николай Павлович. Рейкьявик — главный город Исландии, а не Шпицбергена.
Он стукнул меня косточкой согнутого пальца в лоб и со злостью сказал:
— Ты принят.
Дед Прут, в свою очередь, высказался:
— У тебя есть все условия, чтобы учиться хорошо. На одни пятерки!
Однажды я «схлопотал» четверку, так меня поймали по дороге в Новочеркасск: я знал, что с четверкой домой мне идти нельзя.
А еще дед мне говорил:
— Станешь хорошо учиться, получишь аттестат инженера или доктора — до конца твоих дней ничего делать не будешь!
Это меня вдохновляло. Я учился как зверь! Даже в Швейцарии. И еще одну вещь дед мне шепнул на ухо:
— И Белку Чернову за тебя выдам!
А это была самая красивая девочка в Ростове.
Гимназия имела восемь классов и три приготовительных.
Для полных идиотов — младший приготовительный, где учили азбуке. Дети постарше — в среднем приготовительном. А те, кто что-то знал, — в старшем приготовительном. Так что гимназия была почти одиннадцатилеткой.
До Первой мировой войны Ростов уже являлся большим промышленным городом с населением где-то за полторы тысячи человек.
Ходил электрический трамвай бельгийского общества; имелись драматический театр и театр, в котором можно было ставить оперные спектакли; театр оперетты и цирк; несколько музыкальных школ; несколько гимназий; два базара и два собора.
Довоенные цены (конечно, я имею в виду цены до войны 1914 года) были особенные. Так, фунт — 400 граммов — красной кетовой икры стоил двадцать копеек. Фунт мяса (если покупали, скажем, до 10 фунтов, а меньше никогда не покупалось) стоил две копейки: пять копеек кило.
Я помню, в 1908 году в городе стало тревожно, потому что торговцы подняли цены на мясо на полкопейки и женщины разгромили базар. Солдат в тот раз не трогали и казачью сотню из Новочеркасска, чтобы усмирить взбунтовавшихся женщин, не вызывали.
