Семен согласно мигнул. Дескать, обязательно буду жаловать, все для этого готово: соления-мочения, грибки ядренные, козлятина-медвежатина, и, главное, крепчайший самогон. Выразить все это словами не решился — язык одеревянел, не слушается.
Пудель давно был в поселке своим. Может быть, даже родней сыновей и племянников. И не только потому, что выручил Семена — вызволил его из когтей раз»яренного мишки. Практически добрая половина населения поселка живет за счет щедрого криминального бизнесмена. Ибо за оказываемые ему и его шестеркам услуги и за молчание Пудель платит, не раздумывая и не скупясь.
Вот и превратился мирный таежный поселок в надежную базу пуделевских боевиков. Молчали охотники, рыскала за дальними сопками в поисках преступников милиция, глядела в противоположную сторону бдительная прокуратура.
— Почему такой хмурый, дядя Семен? О годах тоскуешь? Так пятьдесят для мужика не возраст…
— Беда приключилась, Петро, агромадная беда…
Этого ещё не хватает! У Пуделя похолодели руки, загрохотало сердце.
— Что произошло?
— Дарья забрюхатела… Уж не ты ли испробовал свежатинку?
Мужик согнал с лица улыбку, насторожил седеющие лохматые брови. Не сдобровать парню, который обесчестил его дочку!
У Васина отлегло. Ну, подобная «агромадная» беда его не касается… Наверняка забрался под девичий подол Завирюха! Оглушил девку трепотней, забил ей голову дурацкими идейками и под шумок оседлал.
Ну, дерьмо вонючее, попадешься под горячую руку — вырежу «круглые», подумал Пудель. Не то, чтобы был охранителем высокой нравственности — просто берег доверительные отношения с таежниками, не хотел терять удобную перевалочную базу.
— Зря грешишь, Сема, — обнял он охотника за узкие плечи. — Ни я, ни мои парни не причастны, ищи охальника в соседнем поселке или в районном центре.
— Найду, — хмуро пообещал Семен. — Не покроет Дарьин позор — в землю вобью по плечи!
И вобьет же, не пожалеет!
Застолье прошло на славу. Подвыпмв, бабы затянули песняки, пустились в пляс. Трясли мощными грудями четыре дочки юбиляра, даже брюхатая Дарья не удержалась и так отплясывала, что жалобно гудели толстенные половицы да позвякивала на столах посуда. А уж о хозяйке и говорить не стоит. Будто сбросила с покатых плеч десяток годков, вспомнила девичьи времена и показала дочкам, как отплясывали в дни её молодости.
— Глядите, Геннадий Петрович, — возбужденно шептал на ухо генераду Пудель, не сводя горящих глаз с матери и её дочек. — Сейчас груди оторвутся и примутся отплясывать отдельно… А задки-то, какие задки…
Иванчишину было не до восторгов захмелевшего босса. Он все ещё не мог отрешиться от боязни возможной расправы. Не пора ли потихоньку выбраться из избы юбиляра, оседлать первую попавшуюся лошадь и удариться в бега?
Будь Геннадий Петрович помоложе — так и поступил бы. Мужики вот-вот завалятся под столы, Пудель держится из последних сил, бабы — не преграда. Но где взять силы для того, чтобы пуститься в путь неведомо куда? В какой стороне — город с милицией и прокуратурой?
Генерал сидел за столом и терзался сомнениями.
Наконец, решился. Поднялся потихоньку, протиснулся между подглядывающими малолетками. Вышел во двор. Где-то поблизости привязаны кони… Сам оседлать не сможет, но вдруг повезет — оставили хотя бы одну оседланную.
Лучше замерзнуть в тайге, лучше пусть волки загрызут, чем жить в ожидании бадитской расправы.
Не получилось. Едва сделал несколько осторожных шагов к коновязи — из темноты навстречу шагнул боевик с автоматом. Один из двоих, сопровождающих Пуделя.
— Куда собрался, батя? Ежели — в нужник, то направо за углом… А лучше встань около забора — все дела…
Пришлось последовать доброму совету — опорожниться у забора. Вернулся к крылечку и остановился.
— Не хочется — в духоту? — посочувствовал боевик, намолчавшийся в одиночестве. — Я вот тоже люблю раздолье. Тайга дышит, звезды перемигиваются — балдеж да и только. Под крышей только с бабой хорошо, — размечтался он.
— Вот мне и захотелось зарыться в сено, которое — на санях, — подхватил «идею» Иванчишин. — Малость похрапеть под звездами…
— Не велено, — насторожился охранник, даже автомат передвинул поудобней. — Хозяин заругает… Постоять на крыльце — пожалста, а к розвальням — ни ногой!
