— Кажется, вы и меня подозреваете?
— Вас — нет, — снова опустил узел галстука Платонов. — Но почему вы выбрали именно эту лабораторию — непонятно.
— Все понятно и оправданно, — с некоторой долей раздражение вступил в завершающую фазу разговора Никита Савельевич. — Насколько мне известно, остальные лаборатории просто бездельничают. По независящим от них причинам. А мне для очерка необходимы действующие герои… Конечно, если бы я задался целью написать о трудностях переходного периода, о развале оборонки и так далее, было бы безразлично какую лабораторию взять за основу. Но передо мной другая задача… Я уже говорил о ней — не хочу повторяться и отнимать у вас дорогое время… Вы спрашиваете: откуда мне известно о теме Иванчишина?… Прочитайте небольшую заметку в газете «Завтра»… Кстати, предвидя вашу реакцию, я захватил её с собой…
Конечно, в крохотной заметке подробностей не приводилось, автор, как и положено опытному газетчику, ограничился легкими намеками и ссылками на источник информации, пожелавший остаться неизвестным.
— Признаюсь, дел у меня невпроворот. Да и у вас, похоже, аналогичные трудности.
Окунев кивнул на стол, заваленный бумагами и папками.
— Пожалуй, вы правы… Ну, и хватка же у вас, дорогие газетчики — позавидуешь.
— Говорят, что волка ноги кормят, а журналиста — голова и удачно подвешенный язык… Впрочем, ноги — тоже…
Платонов несколько раз перечитал заметку, озабоченно покрутил крупной головой. Можно не сомневаться, что он после завершения беседы с журналистом, помчится на полусогнутых к особистам… Смотрите, что делают газетчики, как можно работать под вечным страхов?… Не пора ли подкрутить гайки, прищемить язычки?
— Зайдите завтра. Мы посоветуемся и решим окончательно.
Очередная проволочка! Все сомнения разрешены, все овраги-буераки благополучно пройдены — прикажи принести какую-то учетную книгу по кадрам да продиктуй настырному журналисту десяток фамилий с адресами и телефонами. Так нет, загляните завтра!
Но с начальством, даже чужим, не поспоришь.
Повздыхал Окунев, поохал и отправился во свояси. В приемной одарил секретаршу парой долгоиграющих конфеток — в счет будущего доброго отношения — и покинул здание института.
На улице промозглый ветерок сгребал разноцветную листву. В скверике напротив — ни одного гуляющего. Поодаль устало гомонится рынок. Поток покупателей иссяк и усталые торгаши упаковывают непроданный товар в сумки и мешки.
Именно здесь бушевала смертельная схватка, лилась кровь, раздавались крики боли и просьбы о помощи. До чего же отходчива память! А может быть это хорошо: не была бы в человеке заложена способность забывать, несчастья раздавили бы его, превратили в лепеху…
Размышляя, Окунев медленно шагал к автобусной остановке. Вспомнил — дома нет хлеба, Лена просила купить батончик нарезного и, если повезет, ароматного. Однажды приносил такой и невидный хлебец всем пришелся по вкусу.Особенно, покрытый слоем сливочного масла, поверх которого — пара пластинок малосоленного упругого огурчика…
А вот и булочная. Прижалась, бедолага, к солидному, в блестящих стеклах и парадном алюминии, зданию коммерческого магазина, словно нищенка к преуспевающему бизнесмену.
Когда осчастливленный двумя батонами хлеба — белым и ароматным — Окунев вышел на улицу, уже стемнело. Ветер усилился, пошел мелкий осенний дождик. Поеживаясь, подняв воротник, журналист побрел на остановку автобуса.
Основной поток пассажэиров уже схлынул, но под навесом павильончика укрылись от дождя женщины и старики. Никита Савельевич стариком себя не считал, поэтому в павильончик не полез, пристроился под облысевшим деревом, раскрыв над головой видавший виды зонтик.
— Покурим, батя?
«Батя» — звучит по родственному мягко и приветливо. Добродушная насмешка не таит обиды. Поэтому журналист посмотрел на обратившегося к нему мужчину с симпатией.
Модный длиннополый плащ с выпущенным наружу белым шарфом, шляпа, небольшая бородка — современная форма «нового русского». Приятный баритон, без хрипоты и наигранности. Короче — культурный человек, знающий себе цену, но без унизительного для окружающих превосходства и хамовитости.
