— Вы мне ответите на несколько вопросов, если вас не затруднит? Я заполню его карточку, как положено. У вас есть при себе паспорт?
— Да, конечно.
Прежде, чем я зашла снова в кабинет к врачу я нашла Славика. Он курил на улице. Нервно курил. Я видела, как он сбрасывает пепел каждую секунду и резко выдыхает дым.
— Ну что? Поехали? — бросил он, едва завидев меня, переминаясь с ноги на ногу и поглядывая на часы.
— Нет, ты поезжай, а я останусь. Это он, Слав. Это Кирилл.
— И что теперь? Что значит остаешься? Позвони его матери пусть она к нему едет. Ты не обязана тут оставаться.
От злости у него выпала сигарета и он закурил новую.
— Слав, на него кто-то напал и избил. Его вообще убить пытались и обокрали до копейки. Как я его тут оставлю?
— Глупости. Только не говори мне, что это жалость и чувство долга! Ты не должна!
Это и не было жалостью. Я просто не могла отсюда уехать.
— Верно. Не должна. Я хочу остаться. Ты чувствуешь разницу?
— Чувствую! Все чувствую. Еще когда ехали сюда чувствовал. Тряпка ты. Просто тряпка. Шанс вернуть его увидела? Думаешь он оценит, что ты у его постельки сидела бросит свою шлюшку и к тебе вернётся котлеты с борщами есть?
— Езжай дома, Славик. Спасибо, что привез.
Я развернулась, чтобы уйти, но он резко схватил меня за локоть и дернул к себе.
— Я наизнанку выворачиваюсь, чтоб у нас все хорошо было. Поехали домой. Пусть кто-то другой этим занимается. Ты ему ничего не должна.
Его заклинило на этом дурацком слове «должна», он его повторял снова и снова. То ли себя убеждая, что это и есть причина моего решения, или меня.
— А ты не выворачивайся, Шевцов, так легче будет. Притом всем. Потом об этом поговорим. Я никуда не поеду. Он отец моих дочерей и я обязана ему помочь. А ты…ты между прочим был его другом.
— Был! Вот именно был! — медленно разжал пальцы, отпуская меня, и накинул на голову капюшон пуховика.
— А он когда-то ради тебя машину в мороз ночью гнал, когда твоя сломалась, чтоб в аэропорт отвезти потому что у тебя дочь родилась. Он тебя прикрывал, когда ты накосячил с налоговой. С ментовки вытаскивал, когда ты человека сбил и отмазаться помогал, выплачивал за тебя отступные, ты тогда все деньги в бизнес вложил. От наездов тебя прикрывал, когда ты свой первый супермаркет открыл. Хорошее быстро забывается, да, Слав?
— Слишком много плохого потом было, Женя. Слишком! Иногда есть вещи, которые тяжело забыть и простить. Ясно?! Все, я поехал. Хочешь сиди тут горшки ему меняй с пеленками.
Я даже не обернулась, когда он завел машину и уехал. Поправила растрепанные ветром волосы и вернулась в кабинет к врачу. Пока он записывал все данные Кирилла, я думала о том, что в чем-то Славик прав. Далеко не все можно простить и забыть, но бросить человека вот так в чужом городе. И не просто человека, а человека, с которым прожила под одной крышей двадцать лет.
Врач задавал вопросы о том, чем Кирилл болел нет ли у него хронических заболеваний, операций, перенесенных травм головы. Ничего подобного не было, и я уверенно отвечала на все вопросы доктора. Как же странно я о нем так много знаю, даже больше, чем о себе. Никогда бы не подумала, что я помню, чем он болел в детстве и какая у него группа крови. Когда перешли к графе о детях брови доктора взметнулись вверх.
— Трое детей от общего брака и старшей дочке шестнадцать?
— Верно. Да, у нас трое дочерей.
— В жизни бы не сказал. Вы очень молодо выглядите.
— Спасибо. Я рано вышла замуж.
— Конечно самых лучших женщин надо хватать со школьной скамьи и воспитывать для себя. Ладно двое…но трое и старшей шестнадцать.
Я вяло улыбнулась его комплименту и решила, что скорей всего просто хочет подбодрить. У меня, вероятно, ужасно подавленный и изможденный вид. Этот день был не самым лучшим в моей жизни я напилась вина и рыдала, как идиотка с самого утра. Наверное, у меня опухшие глаза и до сих пор красный, как у алкоголички, нос.
— Вы говорите не было операций, а мы видели под левой лопаткой большой шрам. Похоже, как от ножевого ранения.
— Муж говорил, что как-то попал в переделку с поножовщиной.
На самом деле это были мои догадки Кирилл ничего мне не говорил о шраме. Сказал, что это нечто такое, о чем он не хочет говорить ни с кем. Может быть когда-нибудь он мне расскажет, но «когда-нибудь» так и не наступило.
