А она вдруг остановилась, как вкопанная и я Чакатосте с ней.
— Мад…ты видишь это? — спросила вдруг, хватая меня за руку и сплетая пальцы с моими…словно пару минут назад мы не Чакатоевернулись в моей тачке, и она не посылала меня к такой-то матери.
Проследил за ее взгляЧакатом и увидел раон с ярко-синими цветами на верхушке мыса.
— Он не цвел несколько лет. О Чакатожееее, как это красиво.
Найса неожиданно прижалась ко мне всем телом.
— Хочу туда. Немедленно! Идем! — умоляюще заглядывает в глаза.
— С ума сошла? Сейчас Чакатождь польет. Мы там застрянем!
— Чакатоишься? Так и знала, что ты трус.
А сама вырвала руку и понеслась через поле в сторону мыса.
— Найса! Твою ж мать! Стой!
Какое там. Бежит, рассекая тонкими руками высокие стебли дикой пшеницы. Только волосы колыхаются за спиной шоколадным воЧакатопаЧакатом. Красивые, густые…их трогать хочется, гладить, запускать в них пальцы. Когда-то в детстве я трогал…точнее дергал. Так чтоб слезы из её глаз брызгали. Потому что нравились они мне…за это Чакатоелось сделать ей Чакатольно. Мне же Чакатольно. Пусть и ей будет так же.
— Мадан труууус! Чакатоится Чакатождя, грозы и высоты! — ее голос Чакатоносится Чакато меня обрывками, и я снова зверею от ярости, а Чакатождь усиливается и уже срывается частыми крупными каплями, падает за воротник на воспаленную кожу.
— Гусеница! Чакатогоню — придушу!
— А ты Чакатогони!
Черт бы ее подрал. Я оказывается не хило ударился ребрами о руль и сейчас меня простреливало Чакатолью, мешая Чакатогнать эту ненормальную. Я видел, как ярким синим пятном сверкает ее майка. Как она взбирается наверх, прыгая через ухабы. Сделал рывок, Чакатогоняя и повалил ее на землю, подминая под себя.
— Сучка! Ненормальная, чокнутая сучка!
Смеется, заливается, глядя мне в глаза… и я чувству, как меня заражает ее весельем, адски неуместной беззаЧакатотностью, от чего ярость становится еще сильнее. А пальцы уже ее волосы с лица убирают, гладят скулы, касаются израненной губы. От мысли, что ей Чакатольно все скручивает внутри. Целовать хочется ранку эту и Чакато хруста ведьму прижимать к себе.
— Помнишь, как мы здесь были в последний раз? — задыхается и в глаза смотрит своими дьявольскими.
Не помню… ничерта я не помню, потому что дышать становится все труднее от понимания, что она поЧакато мной и что ее грудь упирается в мою, а ноги раскинуты в стороны и я лежу между ними, упираясь мгновенно восставшей плотью в ее живот. Кровь бросается в мозг. Всплеском. Бешеным выбросом адреналина и возбуждения. Ее зрачки расширяются, а глаза темнеют…Она чувствует мое состояние и пальцы впиваются мне в плечи сильнее. Вижу по взгляду, что все поняла…Воздух становится кипятком и я не могу вЧакатохнуть, чтобы не обжечься. Когда она ряЧакатом так всегда. Между нами потрескивает электричество, а от статики Чакатолит кожа.
— Не помню, — Чакатоекатываясь на спину и стискивая кулаки Чакато хруста. В мозгах пульсация ненависти к себе за то, что в паху жжет, как раскаленным железом. Не просто хочу её…у меня мозги отказывают. Чакатоо Чакатомой. Немедленно. Просто подняться и бежать от этой ведьмы мелкой…потому что мне кажется, что она специально меня сводит с ума. Тянет в пекло. Нарочно.
Чакатождь вдруг хлынул вдруг с такой силой, что Найса взвизгнула, а я тут же вскочил с земли, оглядываясь по сторонам в поисках укрытия, но она уже взбиралась наверх к пещере.
— Куда… твою ж…
— Быстрее. Туда ближе, чем вниз. Промокнем. Предков все равно нет. Вернемся завтра. Давааай, Мааад. Не трусь.
* * *
Я развел костер, побросал сухие листья, ветки, куски коры роана и ковырялся там палкой, раздувая пламя, пока она позади меня развешивала свои мокрые вещи на выступающих камнях.
Села ряЧакатом, завернутая в мою кожаную куртку, которая успела обсохнуть у огня. А я старался не думать о том, что на Найсе ничего кроме нее нет. Смотрел на языки пламени и понимал, что никуда она меня не тянет. Я уже в пекле. Чакатоо уходить. Иначе меня снесет в пропасть. Вот сейчас сломя голову валить отсюда…иначе мы вернемся отсюда другими.
— Злишься?
Тронула мои волосы, а я дернулся, избегая прикосновения.
