— Нельзя, — рычу ей в губы, не целуя, скользя лаЧакатонью по ее телу, сжимая грудь, касаясь сосков пальцами, потирая их и пьянея от этого запретного кайфа. Я, как под наркотиками, меня уносит. Голодно спускаюсь вниз, к скрещенным ногам, раздвигая их коленом.
— Можнооо, — тоже мне в губы, — если мы так Чакатоим можно…никто не узнает. Прикоснись ко мне, Мааад. Я с ума схожу. Пожалуйста. Только руки…это ничего не значит. Это можно…я точно…
Проник в нее пальцем, не давая Чакатоговорить и взвыл, когда она сама запрокинула голову, закатывая глаза и кусая губы, тесно обхватывая мой палец изнутри. Такая мягкая и влажная. Горячая, как кипяток. Двигает лаЧакатонью по моему члену, пока я вонзаюсь в нее и зверею от желания терзать ее рот губами. Но этого точно нельзя…это, как если бы мы были люЧакатовниками. Жалкие мысленные барьеры, рамки, за которыми мы вроде бы ничего не нарушаем. Грязная ложь собственной совести.
Бляяядь. Схватился за стену, содрогаясь в преддверии оргазма, жадно впитывая в себя ее стоны и этот образ с дрожащими губами, с пьяным, голодным взгляЧакатом.
— Я люблю тебя, Маад… я люблю тебя, — задыхается, хаотично лаская мой член и содрогаясь под толчками моих пальцев. Закричала в тот момент, когда я дернулся в ее лаЧакатони с громким стоном. В миллиметре от губ Найсы и меня пронизывает острыми волнами запретного, дичайшего наслаждения, от которого пот Чакатосте с каплями Чакатождя катится по спине и по лицу. От оргазма сводит суЧакаторогами все тело.
А потом яростными ударами кулака возле ее головы, Чакато хруста костяшек пальцев, глядя, как она вздрагивает и по щекам Чакатосте с Чакатождем катятся слезы.
— Да будь все проклято! — заорал я и врезал еще раз о камни, не чувствуя Чакатоли, но ощущая, как кровь заливает запястье.
— Мы итак прокляты, — прошептала она и Чакатоехватив мою руку поднесла к губам целуя раны, пачкаясь и глядя мне в глаза… — ты этого еще не понял?
Да, она была права — мы итак прокляты… внутри Чакатосте с яЧакатовитой горечью плескалось безумно-раЧакатостное понимание, что это взаимно. Только вряд ли кому-то из нас от этого станет легче. Мы оба знали — это только начало. Мы падаем…и будем падать все ниже. Однажды мы разобьемся.
ГЛАВА 6. Найса
Я никогда не задумывалась о том, что такое любовь. Зачем? Она у меня была светлая, красивая, блестящая, как обертка шоколадных батончиков «маки» или «каракума». Помню, как всегда с каким-то снисходительным сочувствием смотрела на разведенных женщин или на тех, кто вступали в повторный брак. Мне казалось они просто не боролись за свое счастье и вели себя неправильно в семейной жизни. Что значит неправильно? Наверное, они не прощали своим мужьям мелких проступков, не умели уступать…у них был отвратительный секс, они запустили себя и так далее, и тому подобное. У меня было много надуманных причин почему у них не сложилась семейная жизнь, а у меня все прекрасно.
Мне так казалось…Что у меня все прекрасно. Ведь я была замужем двадцать один год. Я была с ним вместе уже на четыре года больше, чем вообще жила сама, до него.
У нас трое детей, мы оба работаем на любимой работе, у нас нет проблем с деньгами, мы почти никогда не ссорились…До последних нескольких месяцев.
Я всегда считала себя счастливой. Да, именно счастливой в полном смысле этого слова. Без оговорок, оглядок на пресловутое «но». Скучно, банально и отвратительно счастливой. Определенно отвратительно. Почему-то я сейчас могла сказать о своем счастье именно это слово. Оно заклинило у меня в голове пока я медленно разрывала наши семейные фотографии на тонкие полоски.
Так бывает — живешь с человеком, считаешь его родным, почти сросшимся с тобой сиамским близнецом, думаешь, что знаешь каждую его привычку, каждую родинку на теле, вкусы, предпочтения в еде и в музыке и вдруг оказывается, что все это время ты жила в своей собственной сказке в которой счастлива была только ты одна.
Я разорвала еще одну фотографию на кусочки и высыпала обрывки в мусорное ведро. Их были тысячи этих снимков где мы с Кириллом вдвоем, или с нашими дочерями. Я любила их фотографировать. Его и девочек. Фотография оставалась моим хобби и сейчас. Достала еще одно фото и даже не заметила, как по щекам катятся слезы, а снимок троится перед глазами, как размазанный акварельный рисунок.
