– За любовь! – добавил он.
Бокалы встретились, радостно и звонко вскрикнули и тонкими гаснущими голосами долго цеплялись друг за друга, не желая расставаться.
– Я сейчас скажу тебе такое, чего не знает даже Светка! – осушив бокал, надвинулась она на него мерцающим взглядом. – Ты знаешь, накануне нашей встречи мне приснился удивительный сон… Ну, просто удивительный! Будто я кого-то люблю… Ужасно люблю! Люблю, а лица не вижу! И я сокрушаюсь во сне: «Что же это такое? Как же я живу без любви? Ведь я так хочу любить!» Я проснулась с такой радостью на сердце! Это было как предчувствие! И буквально через три дня встретила тебя… Нет, я, конечно, встречала за эти дни и других мужчин, но выбрала, почему-то, тебя… Как тебе это нравится?
Вместо ответа он взял ее свободную руку и, зараженный сиянием ее глаз, прижался к ней долгим прочувствованным поцелуем.
– Может это, конечно, несерьезно, но я тогда была в полной уверенности, что этот сон и тебя мне послал Володя, – продолжала она. – Честно говоря, ты мне сначала не понравился – я ждала совершенно другого…
«Да, да, вот именно, другого…» – огорчился он, внимая ее простодушному лепету.
– А выходит, это ты… – закончила она задумчиво, а затем добавила с искренним недоумением. – Тем более непонятно, почему ОН нам мешает!
– Может, я что-то делал не так… – подсказал он, желая поддержать метафизические подпорки своего положения.
– Нет, Димочка! Ты-то как раз все делал правильно! – вздохнула она.
Он добавил коньяк ей и себе и сказал:
– Я знаю только одно – так как люблю я, никто и никогда тебя любить не будет – ни американец, ни Феноменко, ни кто-либо другой… А потому тебе выбирать – либо крепких мускулистых парней, либо того, кто готов за тебя умереть…
– Я выбрала, Димочка, уже выбрала… Ровно год назад…
– Конечно, по сравнению с американцем – точнее, с Владимиром – я выгляжу бледно, но уж точно не хуже твоего шефа…
Она сидела с пунцовым лицом, глядя в бокал. Внезапно она одним махом опрокинула в себя коньяк, встала, потушила свет и, вернувшись, позвала:
– Иди ко мне…
Уложив его голову себе на грудь, она попросила:
– Расскажи, как ты без меня жил…
– А разве я жил? – усмехнулся он.
– Бедный ты мой! Ну, прости, прости меня, дуру сумасшедшую! – порывисто припала она к его голове, ощутив сухой запах мягких волос.
Он помолчал, а затем обронил:
– Пил, курил, молчал…
– Представляю, что ты обо мне думал!
– А что я должен был думать, когда ты уехала с ним на катере, когда вернулась и с ненавистью смотрела на меня, как на досадную муху, когда пришла с ним пьяная неизвестно откуда, когда ночевала без меня?
– Димочка, Димочка, ничего не было, ничего! Честное слово, ничего!
– …И все же ты права – я должен был бороться за тебя. Должен был что-то делать – что-то экстраординарное, нечеловеческое… Но тогда, глядя на твое счастливое лицо, я с ужасом думал: «Вот кто ей нужен, не я!» И потом, эти твои чужие, безумные глаза! К тебе невозможно было подступиться!
– Димочка, прости меня, прости! – неловко изогнув шею, покрыла она поцелуями его лицо. – Ничего не было, ничего! Клянусь тебе! Да, он приставал, даже лез целоваться, но бог меня удержал!
– Ну вот, – спокойно сказал он, – я как чувствовал…
– На меня нашло какое-то помрачение, но, слава богу, я вовремя опомнилась! – торопилась она и вдруг осеклась: боже мой, ведь все, что она тут лепечет – ложь, ложь и еще раз ложь! Как это – сама ничего не поняла? Как это – ничего не было? Это что за помрачение такое? Какой такой бог ее удержал? Так уж и опомнилась? Полно, бэби! О женихе ты тогда думала меньше всего! Не думаешь о нем и сейчас, а думаешь лишь о нарушенном ходе брачных часов, которые необходимо подвести и запустить любым способом!
На деле все было гораздо проще и похабнее, и стоило американцу повести себя по-другому, и ничего того, что есть сейчас, не было бы. Не было бы ни примирения, ни готового для тебя на всё жениха, ни его самоотверженных глаз, ни мягкого уютного тепла постели, ни твоего победного удовлетворения, ни тебя самой. А были бы упоительное помешательство и гипнотическое безволие, истерическое русское обожание и снисходительное заморское обхождение, перепачканный спермой рот и ненасытное к тому принуждение, парад извращений и беспрекословное послушание, пронырливая фальшивая флейта и ее трусливое бегство. Было бы злое отрезвление, рыдающее одиночество, сердечное пепелище и позор, позор, позор… Так что, my darling, благодарить надо не бога, а оплошавшего американца!
