Девятого октября очередная, похожая на укоризненный вздох волна – одна из тех, что расходились от увесистого булыжника ее глупости, взметнула ее одинокое суденышко. Утром, почти перед самым уходом в ее квартире раздался звонок телефона, и бодрый голос прожевал ей на ухо:
– Хай, Натали, это Джеймс!
– Кто, кто? – едва не выронила она трубку от изумления.
– Джонсон. Джеймс. Рад вас слышать! Я сейчас в Москве, и как видите, сразу же звоню вам! – самодовольно сообщила трубка.
– Как вы нашли меня? – спросила она первое, что пришло ей в голову.
– О, это было нетрудно…
– И что вам нужно? – передумав бросать трубку, спросила она.
– Во-первых, я хочу извиниться за свое поведение…
– А во-вторых?
– Я хотел бы с вами встретиться. Если нужно, я могу приехать в Санкт-Петербург…
– Для чего? – терпела Наташа.
– Well, вы же, оказывается, не замужем… Ну, мы могли бы с вами приятно провести время, вспомнить Антиб…
– Где вы сейчас? – спросила Наташа, следуя внезапно возникшему плану.
– В Москве, в гостинице Мариотт на Тверской…
– Скажите номер вашего мобильного, я перезвоню через полчаса…
Американец с энтузиазмом продиктовал, и она разъединилась, после чего сразу же позвонила Сереге Агафонову. После краткого дружеского вступления она перешла к делу.
– Посоветоваться хочу! Вот, послушай! – начала Наташа и дальше кругло и складно изложила историю о том, как недавно на Лазурном берегу они с женихом познакомились с одним американцем, и как тот, воспользовавшись отсутствием уехавшего на один день по делам жениха, пытался ее домогаться. Она, естественно, дала ему отпор и отстояла свою честь, но вот буквально пять минут назад этот наглый тип позвонил ей из Москвы на городской телефон, номера которого она ему, разумеется, не давала, и предложил встретиться. Имя, фамилия, номер мобильного и место настоящего пребывания американца к возмутительной истории прилагались.
– Мы еще что-то можем, или они нас уже завоевали? – спросила она в заключение.
– Уже завоевали, но кое-что мы еще можем… – отвечал Серега. – Подожди, мне надо посоветоваться…
Через двадцать минут он позвонил.
– Значит так: вопрос решаемый. Есть человек, который сможет переговорить с этим уродом и убедить его, что он не прав. Но человек просит за это тысячу баксов. Извини, Наташенька, по-другому никак не получается – Москва! Если бы он был в Питере…
– Не вопрос, заплачУ!
– Тогда так: будем считать, что ты написала мне заявление о сексуальных домогательствах этого пса во Франции и их продолжении в России. Так?
– Так…
– Жди. Я отзвонюсь в течение дня…
Она уехала на работу и весь день провела в нервном ожидании, и если испытывала к американцу что-то похожее на ненависть, то вовсе не за то, что он, как она считала поначалу, осквернил оригинал, а за то, что принудил ее погрузиться в мутные глубины самой себя.
Она вновь переживала хронологию недавних событий, и молчаливые, ничуть не потускневшие картины добровольного помешательства услужливо вставали перед ней. При этом в одном ряду с окаянным сюрреализмом находились полотна, написанные ею задним числом, то есть, вымышленные. Эти ее наполненные мерзкими подробностями фантазии – вызывающе откровенные, бесстыдно привлекательные и порочно ненасытные, питались все еще тлеющим в ней огоньком воспаленного, болезненного влечения. Что поделаешь – в каждом из нас тлеет свой огонек, и не дай бог подуть на него кислородом попустительства: в разгоревшемся огне сгорит самый трезвый разум! Вот тогда и появляются раскинутые полы халата, смятая сорочка, подернутое похотью лицо и колючие жадные губы. Там прильнувшая к чужому мужчине и обжигаемая безумным пламенем женщина с сухим шелестом листает слепой ладонью страницы любимого тела, там выводит фальшивую мелодию любви лже-флейта, сочится мирром лже-алтарь и торжествует гибельный позор.
И пусть жгучий стыд заливает щеки, а голова причитает: «Боже мой, боже мой, ведь это просто ужас, что я могла натворить!», но где-то в мрачных самоубийственных глубинах теплится тайное преступное сожаление, что этого не случилось, и она не зажила другой жизнью – той, что питаясь призраком любви, несовместима с порядочностью и целомудрием. Да какой там «теплится»! Сегодня, отвергнутая женихом, она уже почти жалеет, что не пошла до конца! Ах, какое острое наслаждение испытала бы она, прелюбодействуя с подобием любимого человека! Какое утонченное оккультное извращение пережила бы, изменяя покойному возлюбленному с его же телом! Шлюха, говорите? Пусть шлюха! Но разве не так следует хранить память о любимом человеке? Нет? А как?
