Находил местное общество скучным и язвительным, а Европу старомодной и однообразной. Она же, пропуская мимо ушей его плохо прожеванный английский, поддакивала и с замирающим, безрассудным восторгом пожирала глазами его тело.
Ее жених хоть и был на вершок выше, но выглядел рохлей с оплывающим с пока еще крепкого костяка телом и растерянным лицом. Ей вдруг стал безразличен его удивленный насупленный взгляд, его молчаливое порицание и прочие нудные приличия. Одно занимало ее теперь – чудесный случай воскресил былые радости, и она, захваченная врасплох, не знала, как ими распорядиться.
За ночь ее желания осмелели, налились плотской силой и хотели лишь одного – скорого и тесного свидания с заморским чудом. Стоит ли говорить, каким неуместным и даже оскорбительным представлялось ей теперь соседство с чужим хмурым мужчиной – этим досадным препятствием ее соединению с ожившей мечтой!
Утром она увидела американца за завтраком, и помешательство ее перешло все мыслимые границы. На пляже она, ошалевшая и поглупевшая, не замечала никого, кроме Джеймса, позволяя ему при купании как бы невзначай и весьма выразительно задерживать руку на подводных частях ее тела. Он предложил прокатиться на катере, упомянув, что его жена страдает морской болезнью, и когда жених отказался их сопровождать, она была только рада.
Некто приветливый в джинсах, сине-белой безрукавке, в нахлобученной на лохматую голову морской фуражке и черных очках встретил их. Американец спрыгнул в катер первым и помог ей спуститься. Она, глядя под ноги, осторожно и медленно ступала, представляя, что вцепилась в Володину руку. Они уселись рядом позади белой плоской головы над молчаливой спиной, и катер рванулся с места не хуже автомобиля. Ей впервые довелось рассекать пусть и прибрежный, но все же морской простор, да еще таким способом, и она с любопытством наблюдала, как быстро отступает берег, как съеживаются до игрушечных кубиков дома, сливаясь в сплошную цветную ленту у подножия ржаво-зеленых гор. Ветер трепал ее волосы, обдавал водяной пылью, и когда катер вставал поперек волны, под днищем хлопали и толкались морские ухабы. Ее спутник пытался что-то объяснять, но было шумно, и ей приходилось подставлять ухо, куда он, навалившись на нее голым плечом, кричал своим твердым американским ртом. Она кивала головой, косилась на его смуглые ноги, ощущала его теплое прикосновение и млела.
Описав большой полукруг, они остановились довольно далеко от берега, где коварное дыхание пучины было особенно ощутимым, и закачались на волнах. Стало тихо, и он принялся объяснять, где Канны, где Ницца, где Монако и где они. Она слушала, стараясь не глядеть на него, чтобы чужим лицом не навредить воспаленному воображению. Волны шлепали катер по щекам.
Ветер, чье вольное происхождение здесь стало очевидным, толкал их обратно к берегу. Американец примолк, затем склонился к ее уху и сказал:
– Natalie…
– Yes… – выдохнула она.
– You are so beautiful… – пробормотал он, и чуть подавшись вперед, ткнулся губами в ее волосы.
Она резко повернула голову и увидела перед собой чужое лицо.
– Джеймс! – с негодованием воскликнула она.
– Yes, yes, sorry! – неохотно отшатнулся он.
– Скажите ему, что мы возвращаемся! – приходя в себя, велела она, и через десять минут молчания они были у пирса. Вся поездка заняла чуть более получаса. Молча сошли на берег, и он сказал почти то же, что ее жених:
– Извините меня, Натали, сам не знаю, что на меня нашло!
– Я вас прощаю, – улыбнулась она.
Он расцвел и воскликнул:
– Значит, вы не откажетесь сегодня поужинать с нами?
– Не откажусь!
Они вернулись к шезлонгам, где их ждала его улыбчивая жена. Наташа спросила, где ее муж, и американская жена ответила:
– Он сказал, что у него дела.
– Вы вернетесь сюда после обеда? – спросил ее американец, и она ответила, что обязательно будет.
Потом был злой, молчаливый жених и их утомительное соседство. Едва дождавшись подходящего времени, она устремилась на пляж. Американец с женой был уже там и с неприличным пылом возобновил свои ухаживания. Собственно говоря, она не строила иллюзий по поводу его намерений: скрываемые притворным благодушием, они выпирали из него также бесстыдно, как бугрилось под тугими трусами его мужского достоинство. Пусть так, думала она, замирая от вида Володиных ягодиц, но у нее тут своя сладкая и нежная партия, которую она вытягивала с наслаждением, не в силах противиться музыкальному сопровождению памяти.
