Это случилось 29-го апреля. Она пришла домой раньше обычного – молчаливая и заметно раздраженная. Видя, что она не в духе, он предложил ей чай, поскольку до ужина было еще далеко. Она села, затем встала и принялась ходить по кухне.
– Наташенька, что случилось? – осторожно спросил он.
– Ты представляешь, этот урод обозвал меня тупой сукой! Нет, ты представляешь, а?! Какой-то тупой урод, тупой недоделанный урод – меня! Меня!! – вдруг прорвало ее.
– Иди ко мне и расскажи, что случилось! – мирным облаком подплыл он к ней, намереваясь успокоить.
– Не хочу! – сверкнув глазами, оттолкнула она его приготовленные для объятий руки и возобновила бессмысленное кружение по кухне.
Он сел за стол и принялся пить чай, поглядывая в окно.
– Тебе что, безразлично, что меня оскорбили? – зло и отрывисто спросила она.
– Нет, не безразлично.
– Тогда сделай что-нибудь!
– Что именно?
– Ну, хотя бы пожалей меня! – превозмогая раздражение, потребовала она, и он про себя закончил ее недосказанную мысль: «…раз ничего больше не можешь!»
Он встал, подошел, обнял ее, и она спряталась у него на груди, как, наверное, пряталась в детстве у отца. Он поцеловал ее в голову и сказал:
– Успокойся, моя хорошая, успокойся, я никому не позволю тебя обижать! Пойдем, посидим на диване!
Они пошли в гостиную, сели на диван, и она рассказала, как по пути домой случайно подрезала невзрачную иномарку, и как та поравнялась с ней у светофора, как опустилось тонированное стекло, и щербатый лысый урод с мордой душегуба проорал с пассажирского места, мешая феню с матом: «Ты че творишь, тупая сука?! Тебе че, башку оторвать?!»
Честно говоря, она испугалась – с ней еще ни разу так не говорили. На всякий случай она отстала, а затем свернула с маршрута, остановилась и стояла минут десять, а затем поехала кружным путем.
– Такая мерзкая рожа, ты не представляешь! – закончила она.
– Ты запомнила номер? – выслушав ее, спросил он.
– Да какой там номер, Димочка! Я от страха чуть не описалась!
– В следующий раз запоминай номер, – сказал он спокойно и внушительно.
– И что дальше?
– А дальше мое дело, – мрачно ответил он.
– И что бы ты сделал, если бы я запомнила номер?
– Что бы ты сказала, то и сделал. Сказала бы убить – убил бы.
– Что – вот так бы взял и убил?
– Ну, думаю, пришлось бы повозиться. Судя по всему, это были урки. Но все равно – подорвали бы их вместе с машиной, и вся дуэль.
– Как – подорвали? Кто?
– Кто надо.
– Так ты что – заказал бы их?!
– А как иначе, Наташа? – отстранившись и глядя ей в глаза, с новым для нее безжалостным выражением воскликнул он. – Или ты считаешь, что я должен был бы вызвать их на дуэль? Ты что, забыла, где мы живем и с кем имеем дело?
Она изумленно посмотрела на него, а потом тихо спросила:
– Что, действительно бы убил?
– За тебя – кого угодно! – ответил он неслыханно дерзким голосом, и не было в нем ни капельки бравады. – Только не думай, что раз нет номера, то я такой храбрый. Пожалуйста, проверь. В следующий раз запомни номер и скажи мне…
Она освободилась от его рук и смотрела на него, будто видела впервые. Он смутился и сказал:
– Ну, хорошо, для начала взорвали бы пустую машину. Для острастки…
Она, не мигая, глядела на него.
– Ты не смотри, что я с виду тихий и ласковый, – занервничал он. – Когда мы с Юркой в девяностых торговали аппаратурой, на нас часто наезжали, и мы вместе с нашей крышей и стрелки забивали, и в разборках участвовали, и стреляли в нас один раз. Так что нужные связи и телефоны остались…
– Господи, никогда бы не подумала! – выдохнула она, наконец. – Но ты же говорил, что никогда не дрался!
– Так и есть. Но «Макарова» в руках держать приходилось. А как же ты думаешь деньги достаются…
– Ах ты, мой рыцарь! – вдруг расцвела и прислонилась она к нему. – Не надо, Димочка, никого убивать, черт с ними, пусть живут!
