– Нет. Он вообще-то у нас скрытный, – зачем-то вывернула истину наизнанку хозяйка, и Наташе пришлось отделаться ссылкой на стечение обстоятельств, которые, как известно, всегда стекаются туда, куда нам нужно.
Поскользнувшись на детской теме, гостья съехала на превратности трудовой деятельности, но хозяйка, находящаяся на службе у одного из банков, не захотела потешить их солидарное пренебрежительное мнение о клиентах. Тогда гостья похвалила хозяйкин наряд, состоящий из двух цветных пятен – черной юбки и ядовито-зеленой блузки, но ее вежливо поблагодарили и даже не захотели узнать, где и почем она купила свое веселенькое платьице. Гостье ничего не оставалось, как одобрительно отозваться о просторной и богатой квартире (отделанной и обставленной, между нами говоря, в новомещанском тропическом вкусе) и о хозяйкином муже с его братским отношением к ее жениху.
– Да, они давно знакомы, – был сдержанный комментарий хозяйки.
«Такое впечатление, что она с ним спала и теперь злится!» – потеряв терпение, возмущенно подумала Наташа. Вскоре после этого она заторопилась домой, и около десяти они распрощались с безутешным Юркой и вежливой хозяйкой.
– У тебя с ней что-нибудь было? – мрачно спросила она его в машине.
– С кем? – испугался он.
– С Татьяной!
– Господи, Наташа, ну что ты такое говоришь?! Ну как ты могла такое подумать?!
– Ну, не знаю. Она весь вечер смотрела на меня, как на воровку…
– Ты считаешь, что я настолько испорчен, что могу познакомить тебя с бывшей любовницей?
– Да ладно, чего там, дело прошлое… – вяло злилась она.
– То есть, ты все-таки считаешь, что я настолько безнадежен, что мог переспать с женой лучшего друга?
– Ничего я не считаю! – устало отмахнулась она.
– Ну, Наташа, ну, милая, ну не надо делать из меня полового монстра! – взмолился он.
«Как не делать, если ты такой и есть!» – вспомнила она утреннюю репетицию зачатия – нежную, бурную, непорочную.
– Сначала я не понравилась твоей матери, а теперь и жене твоего лучшего друга… – с усталым разочарованием произнесла она.
– Тем хуже для них обеих! – неожиданно мрачно ответил он.
В оставшееся до сна время она бродила по своим задумчивым траекториям, пока не сошлась с ним перед телевизором на диване и не отдала ему молчаливую, рассеянную руку.
«Интересно, за что женщины его любят? – думала она, сидя рядом с ним. – Ведь он далеко не красавец и, к тому же, грузноват… И подруги от него в восторге, и эта сегодняшняя ревнивая кошка… И ведь даже не знают, какой он в постели. А если бы еще знали…»
Когда они легли, и он осторожно подобрался к ней, она сказала:
– Не обижайся, но я устала…
– Хорошо, хорошо, тогда я просто поглажу тебя, чтобы ты быстрее заснула. Когда ты была маленькая, тебя гладили перед сном?
– Да, гладили… Помню, я очень любила… Особенно, когда отец гладил…
– Где он тебя гладил?
– По спине, по голове, руки…
Получив ориентиры, он уложил ее набок и принялся колдовать, подражая отцовской нежности, как он ее понимал. Начав со спинки, он, разумеется, быстро забыл, что перед ним маленькая девочка, а он ее отец. Перепутал спинку с животиком, льняную головку с ягодицами, а ручки с ножками. Заставил ее вздрагивать и, наконец, подсунул ей свои истинные окрепшие намерения. При ее молчаливом попустительстве он в одиночку и неожиданно быстро взобрался на гору и, упруго толкаясь, сбежал оттуда прямо к подножию ее вялого соучастия.
Конечно, позволив себя гладить, она прекрасно знала, чем все кончится, и когда он обнаружил свое хотение, поступила так, как делала до него, когда была приучена к мысли, что ее удел – подставить себя мужчине, когда он того захочет. Дождавшись, когда он отделится, она встала, накинула халат и устремилась в ванную, чувствуя на ходу, как его липучий дар покидает ее и, холодея, стекает по глянцевой упругости млечных путей и вот-вот потянется за ней темнеющим следом, как раненая кровь. Она успела забежать в ванную, где, расставив ноги и морщась, подобрала ребром ладони шуструю жидкость, намереваясь тут же ее смыть. Вдруг стыдное и жадное любопытство, сродни тому, с каким она рассматривала его челнок, одолело ее. Она поднесла сопротивляющуюся ладонь к глазам и с брезгливым изумлением принялась разглядывать ту невзрачную беловатую субстанцию, которой ее до сих пор так усердно потчевали ее мужчины, и от которой она каждый раз спешила избавиться (Володя не в счет). Видом и липкостью она напоминала бесцветный шампунь, отчего рот тут же отозвался легким мыльным привкусом. Отвернувшись от зеркала и преодолевая отвращение, она сначала понюхала жидкость, а затем коснулась кончиком языка. Гримасничая сверх меры, она попыталась распробовать вкус, заранее обреченный называться отвратительным, и вдруг сплюнула, словно обнаружив там что-то тухлое:
