— Спасибо, доктор, — произнес Стьют, — именно это я и хотел знать, хотя был заранее уверен, к какому заключению вы придете. Этот бедный старик, вероятно, мог даже стать свидетелем преступления. И уж конечно, знал о виновности в нем своего хозяина. И моральное бремя оказалось чрезмерным для него — нормального, честного человека, — вот почему избранный им способ избавления от тягот выглядит вполне объяснимым. Он практически в этих же выражениях высказал все своей жене, и хотя случившееся с ним прискорбно, не могу сказать, что удивлен его поступком.
— Вы не будете возражать, если я взгляну на тело? — спросил Биф.
Стьют повел себя даже более благодушно, чем можно было ожидать.
— Конечно, если вам угодно, — ответил он. — Займитесь этим сейчас же, только не слишком затягивайте, потому что мне пора уже возвращаться в Ярд. Не пойму, зачем вам понадобилось разглядывать труп. Пренеприятное зрелище.
Меня самого даже слегка передернуло, как только Биф покинул комнату.
— Вот уж что мне самому хотелось бы видеть меньше всего, — признал я.
— Мне кажется, в нем говорит самое обыкновенное любопытство, — заметил Стьют. — Он же всегда слыл человеком, который «ничего не упускает из виду». Что ж, позвольте пока с вами попрощаться, Таунсенд. Надеюсь, в будущем ваш старый полисмен при других обстоятельствах даст вам более благодарный материал для творчества. Вам будет лучше поехать со мной, доктор.
И они вдвоем тоже вышли из библиотеки.
А мне припомнился совершенно сбитый с толку Стьют, каким я видел его в Брэксэме, энергично, но бесцельно хватавшийся за различные версии, и меня поразил контраст с его нынешней манерой держаться. Передо мной предстало воплощение хладнокровного, уверенного в себе сыщика. На этот раз настойчиво внушал он нам, что никаких сомнений не было и быть не могло.
Когда Биф вернулся в библиотеку, его сопровождал Питер Феррерс.
— Классический случай самоубийства, — сказал сержант.
— Но полиция уже сама установила это, — бросил я реплику не без некоторой досады в голосе.
Биф пропустил мои слова мимо ушей.
— А теперь не могли бы вы показать мне книгу, которую передали брату тем злополучным вечером? — попросил он Питера.
Мне померещилось, что я успел заметить краткий миг замешательства или растерянности во взгляде Питера, когда он услышал просьбу Бифа. Но он ничего не сказал, а подошел к столу и взял с него красочно изданный том сочинений Омара Хайяма.
Биф принялся медленно перелистывать плотные страницы крупных размеров фолианта, а потом обрадованно воскликнул:
— Вот! Я знаю, какое стихотворение он вам прочитал!
Я сделал то, что от меня неизменно ожидалось, и спросил с удивлением:
— Как же вам это удалось?
— Я просто проверил, есть ли в книге разрезанные страницы. Видите? Их всего две! У него был не слишком обширный выбор.
— Верно, — подтвердил Питер. — И читал он совсем немного.
— А что это за странные знаки поверх каждого из стихов? — спросил Биф, задумавшись над новой для себя загадкой.
Мне стало откровенно стыдно за него.
— Римские цифры, — объяснил я шепотом, надеясь, что Питер, вставший в другом углу комнаты, ничего не слышал. — Это стих номер шестьдесят четыре.
— Значит, с него он и начал, — сказал Биф, еще раз проверяя страницы, — и не мог пойти намного дальше.
— Мог, — возразил я. — Например, вот стих номер семьдесят один.
Биф принялся читать:
Трактирщика зовут прислугой дьявола кабацким —
Туманит нам вином мозги, как дымом адским.
А нас ждет Страшный суд. Не верьте в эту чушь!
Он славный малый, мы ж вкусим лишь хмеля ласки.
— Интересно, чем его привлек именно этот стих? — спросил он, закончив чтение. — Тут, наверное, заключен некий смысл.
— Разумеется, в стихотворении всегда заключен какой-то смысл, — поспешил заметить я с иронией и уже плохо скрытым раздражением.
— Да знаю я, знаю, — сказал Биф. — Я говорю не о содержании самой поэзии. В этих строках должен был таиться некий потаенный смысл для кого-то, кто находился в тот момент в библиотеке. А вот это мне действительно нравится. Следующий фрагмент. Послушайте.
Гадаю часто я: что может винодел купить себе такого,
