Возвращаясь, Андрей остановил лодку посреди плёса, посмотрел на помощницу — она сидела к нему лицом — и сказал:
— Это самое… У тебя тоже соль выступила на кофте. Ежли хочешь, ополосни платье и переоденься. Да и я вот весь в ряске. А стесняешься, то я отвернусь.
— Ой, я и сама об этом думала, только не решилась сказать!.. — обрадовалась она. — И стесняться мне нечего, я же не ведьма с хвостиком Она тут же избавилась от кофты и шаровар, благо комаров над плёсом днём не бывает. Достала из сумки платье, принялась окунать его и теребить. После чего вдвоём, скрутив жгутом, отжали воду. Встряхнув, расстелила в носовой части лодки на положенные поперёк весло и шест.
— Теперь, пожалуйста, отвернись: я прополосну и лифчик, а то щипет — нет спасу.
— Об чём разговор! Можешь прополоснуть и трусы. Не боись, я тоже подглядывать не стану. Ежели, конешно, доверяешь.
— Спасибо. Тебе я вполне доверяю.
Он повернулся к корме лицом и, присев на корточки, уставился в тёмную, впрямь кажущуюся бездонной, воду. Неожиданно для самого себя увидел вдруг сбоку чёткое, как в зеркале, отражение её бюста, когда она склонилась над бортом прополоснуть снятый бюстгальтер. Марта об этом вряд ли догадывалась, но Андрей зажмурился и отвернулся — из желания честно исполнить обещание не подглядывать, даже если это всего лишь «сиськи». Так и просидел, не шевелясь, пока она, одевшись, не сказала:
— Всё, Андрюша, спасибо. И за лифчик, и за трусы — как на свет народилилась! Сними и своё — простирну.
— Это можно. А я тем временем искупаюсь. А то давай вдвоём — наперегонки сплаваем.
— Плавать я ещё не научилась, к сожалению.
— Как, даже по-собачьи? — удивился он. — Ну ты даёшь!..
Встал на корму, чуть присел и, слегка оттолкнувшись, скрылся под водой; лодка, качнувшись, отошла метра на три и остановилась. Поднырнув под неё, притаился у носовой части. Минуты через полторы Марта, смотревшая, где же он вынырнет, заподозрила неладное:
— Ой, мама! — обеспокоилась не на шутку. — Где же он? Ой, господи, никак утонул!.. Что же делать?.
— А я тута! — Андрей, рот до ушей, высунул голову из-за борта.
— Ненормальный! Разве ж так можно! … У меня сердце захолонуло, думала, утонул. — На глазах её блестели слёзы.
— Не боись, я на ерике вырос!
Довольный проделкой, откинулся на спину и, работая ногами так, что брызги летели, словно от винта, уплыл на спине метров на десять, прежде чем повернул обратно. Вода сверху тёплая, даже горячая, но на метр глубже — до неприятного холодная. Наплававшись и, уже у лодки, брызнув пару раз на всё ещё неодетую Марту (в ответ на что та пригрозила огреть шестом), вскарабкался обратно и сел на лавочку рядом.
— Ой, мама! — взвизгнула она. — Что это у тебя на ноге?
— Где? А, это… Пьявка прицепилась. И уже насосалась, подлая, — Ногтем сковырнул и выбросил за борт.
— Фу, какая мерзость! — Соседку передёрнуло. — Больно кусается?
— Не-е, они совсем не страшные. Токо кровь долго после них сочится.
— Надо бы говорить не «токо», а «только», понял?
— Понял. Спасибо, учту. Какая ты ещё беленькая-незагореленькая! — обхватил её за плечи и притянул к себе.
— Как сейчас смажу, так мало не будет! — отпихнув, замахнулась ладошкой — Холодный, как жаба… И много себе позволяешь!
Ни в голосе, ни во взгляде сердитости не усматривалось, но он поспешил заверить:
— Виноват, больше не буду, чес-слово!
— Смотри мне, а то схлопочешь!.. Не посмотрю ни на что…
Поднялась, бросила ему полусухие уже штаны, оделась сама; села рядом, улыбнулась, как ни в чём не бывало.
— Это самое… Ты чё, в бога веришь?
— С чего ты взял?
— Ну как же: в балке сказала «ей богу», а теперь вот — «ой господи». И небось была пионеркой.
— Я к религии равнодушна, просто — мама у меня верующая.
— Она что же, верит, что на небе есть рай, а под землёй черти в аду грешников на сковороде поджаривают?
— Ну, в это, может, и не верит.
— Какая ж тогда она верующая?
— Я у неё тоже спрашивала. Она объяснила так: верующий — это тот, кто не совершает богопротивных поступков, добрый и милосердный к людям и всему живому, не эгоист, не вор, не предатель… ну и всё такое.
