— Комары ни при чём… Видел сёдни воздушный бой, никак с головы нейдёт. Самолёт наш сбили фрицы…
— Я як раз доливку домазывала, слыхала, як гуркотели да стреляли, аж хотела выйтить поглядеть. Кажуть, лётчика, сердешного, прям под парашютом застреляли, ироды. Ходили шукать, да не нашли, где упал. Мабутъ, в лиман угодил.
— Вы тоже ходили?
— Собралась було и я, а тут прибегае кума Ивга. На бригаде, говорыть, анбары открыли, разбирають по домам зерно. Так мы с нею, забыла тебе и похвалиться, тожеть по чувальчику привезли.
— А на чём везли?
— Ванько возок предложил. Они как раз с Варей цельных два притарабанили. А посля и нам с Ивгой и погрузил, спасибо ему, и довезти помог.
— И много в них было пшеницы?
— Оба анбара пошти полные. Пшеничка в мешках — мабуть семенная. А може на госпоставку готовилось, да не успели вывезти. Хорошо, хуть хвашистам теперя не достанется.
— Мам, мы же с вами русские. Надо говорить не «хва», а фашистам, — поправил ее сын. И добавил: — Нужно выражовываться правильно!
— Какая, сынок, разница, — слабо возразила мать. — Ежли правильно, то имя им — изверги рода человеческого. Оно бы и понятней каждому. — Помолчав, вспомнила: — Хлопци спрашували куда это ты запропастился. Они усе были коло анбаров: Ванько навытаскивал в сторонку цельный штабиль мешков, Федя с Мышком присматривали, а они с Борькой помогали нашим развозить по дворам. Нам с кумой, Лизавете Шапорихе, Мачням завезли. Та, мабуть, усем, в ково ребятишек куча, успели.
«Ничего, — подумал Андрей, — мы с Мартой тоже не на прогулке были. Узнают — попрекать на станут».
Матъ ещё долго пересказывала новости дня, душа требовала выплеснуть наболевшее; но Андрей недослушал — сморил-таки сон.
Проснулся рано: поблизости ухали взрывы, стекла в окнах беспрерывно позвякивали; Не спала и мать.
— Мам, что это за грохот, как вы думаете? — спросил, видя, что и она готовится вставать: сидя на кровати, свивает волосы в узел на затылке.
— Хто ево знаить, сынок… Арудия бьють, а може, станцию бомблять. Хронт наближаетца… Ты сёдни на ерик не ходи, чуть што — зараз домой беги.
— На ерик не пойду, но мне, мам, нужно отлучиться в одно место, — предупредил на всякий случай.
— Што за место?
— Опосля скажу. Это не надолго.
— Ты и вчерась говорил ненадолго, а явился вечером. Неужто за цельный день не накупался?
— Да не купаться я ходил! Мы, мам, лётчика ходили искать. И нашли, так что он не погиб, хуть и упал в лиман.
— В лимане — и нашли? — удивилась и явно обрадовалась мать; перестала прибирать кровать, подсела к нему. — Как же вам это удалось?
— Благодаря лодки. А упал посреди, считай, лиману да ещё и раненный.
— И сильно ранитый?
— Он считает, что не очень. А вобще — руку пулей распанахало. Видать, разрывная: рана страшная, вот в этом месте, — показал.
— Пошто ж мне учерась ещё не сказал? Я бы хуть исть приготовила. Он зараз где?
— Спрятанный в надёжном месте. Токо вы, мам, никому, ладно? Надо, чтоб поменьше кто знал, — предупредил, зная что мать непременно захочет поделиться доброй вестью с соседями. — Потому-как не сёдни-завтра нагрянут гитлеровцы, как бы кто не проговорился. А насчёт поисть уже договорено.
— Я, сынок, ежели б кому и сказала, то их бояться не след: выслуживаться перед супостатами не станут. А с кем же ты был, что говоришь «мы»? Усех наших ребят я видела коло анбаров.
— Девчонка одна напросилась — возьми да возьми. Я возвращался балкой, а она пришла туда за козой и тоже видела, как лётчик выбросился с парашютом. Сказала, что санитарному делу обучена — сделает, ежли что, перевязку. И не возьми я её с собой, лётчик мог схлопотать гангрену, по-врачебному заражение, от которого умирают.
— Постой, это не та, конопатенькая, что поселились с матерью у деда Готлоба?
— Она самая. Токо… только она не конопатая, а немного веснущатая.
— Ох, здря ты, сынок, с ними связался! — Мать, снова занявшаяся было постелью, села на кровать обеспокоенная. — Они ить немчура, и мы не знаем, какого ляда пожаловали. Мало ли чево…
— Сперва и я так подумал. А потом рассудил: не все ж волки, кто серым родился! И потом, её мать и тёть Эльза — родные сестры.
