— Мне кажется, вы недооцениваете пагубную силу этих книг, — ответил он, — наверно, потому, что вы слишком рациональны, чтобы поверить, что у книг есть душа. Знаете, иногда, входя в эту комнату, особенно ночью, я слышу шепоты, даже как будто стоны. Эти звуки исходят от книг, я уверен. У них на совести смерть, и, можете не сомневаться, им плохо спится.
Есть в этой секции и книги, которые убили не автора, но читателя. Например, «Интимная и универсальная география», роскошно изданная книга по искусству, в которой собраны две тысячи репродукций датской живописи XX века. Формат ее необычный: 145x90 сантиметров, при весе 9 килограммов; переплет из твердого картона, а уголки укреплены стальными пластинами, очень острыми.
— Настолько острыми, — пояснил Гулд, — что владелец этой книги сильно поранился, уронив ее на ногу. Рана воспалилась, он не обратился вовремя к врачу — и умер. Видите, тут засохшая кровь, — сказал Гулд, показав мне темное пятнышко на стали.
Потом, достав другую книгу, он продолжил:
— Этот молитвенник с серебряной застежкой использовали как метательный снаряд в уличной стычке в конце войны. Он угодил прямо в лицо маленькой девочке, которая умерла на месте.
Есть тут и первый роман Энрике Вила-Матаса «Чтение убивает». Сюжет: книга, убивающая своих читателей.
— Я мечтаю обзавестись этим роковым оружием, — признался Гулд. — Это будет как ампула с цианидом в кармане, миниатюрный револьвер, который всегда при мне. В день, когда мне придет фантазия покончить с собой, я пойду в бар большого отеля, выберу удобное кресло, закажу стаканчик и приступлю к чтению. Люди будут ходить мимо, не обращая на меня внимания; некоторые, быть может, проскользнут тихонько, чтобы не нарушать мой покой, мою безмятежную медитацию над книгой. Им будет невдомек, что я свожу счеты с жизнью и, перевернув последнюю страницу, умру.
ДЕСЯТЬ ГОРОДОВ (X)
Сент-Эрмье, во Франции
Однажды вечером, за партией в вист, один друг Гулда рассказал нам эту историю.
«Это произошло лет тридцать тому назад, — может, чуть поменьше, не важно. Я был тогда коммивояжером, колесил по городам, предлагая конторское оборудование. Ездил я, как Бог на душу положит, в отличие от моих коллег, никогда не планируя заранее свои поездки. Но благодаря моему чутью у меня получалось не хуже, чем у них, — иногда и лучше. Ну так вот. Однажды весенним днем (это было тринадцатого мая, поскольку я точно помню, что слушал утром по радио передачу о восстании в Алжире) я приехал в Сент-Эрмье, городок с населением пятнадцать тысяч человек, где собирался пробыть три дня. Я снял номер в гостинице — не помню, как она называлась, — и поужинал там с двумя другими постояльцами — дальнобойщиком, который вез уж не знаю, какой груз, в Испанию и должен был отправиться в путь на рассвете, и неким Леру, жителем Сент-Эрмье, временно проживавшим в гостинице, потому что дом его рухнул. После ужина хозяин угостил нас ликером, и мы попивали его, мирно беседуя.
Номер был старенький и без излишеств, типичный для провинциальных гостиниц. Казалось, я попал в ушедшую эпоху: обои в цветочек, кружевной абажур, допотопный душ. Такое перемещение во времени было даже приятно. Постель оказалась мягкой, и я, прочитав несколько страниц какого-то романа, погасил свет и уснул.
* * *
Я проснулся в шесть тридцать пять без будильника — сон мой всегда был отлажен, как часы. Тишина вокруг сразу показалась мне необычной — ведь мое окно выходило на главную улицу городка. Но я не придал этому особого значения. Умывшись, я спустился к завтраку. Внизу не было ни души, ставни закрыты, темно. Я сел в пустом зале, дожидаясь, что кто-нибудь придет; прождал четверть часа. Неужели все еще спят? Я покашлял, скрипнул стулом, посмотрел на часы: без пяти семь. В раздражении я вернулся в номер. Через двадцать минут снова спустился. По-прежнему никого! “Есть тут кто-нибудь?” — крикнул я. Тишина. Я вышел, так и не позавтракав.
На улице тоже было тихо. Слишком тихо. Никакого движения; машины, аккуратно припаркованные у тротуара, выглядели брошенными. Витрины магазинов были зашторены, вывески не горели. Казалось, было воскресенье или день всеобщей забастовки. Я снова посмотрел на часы: восемь утра.
