— Понял, Василий Михалыч! Всё сделаю.
Степан осторожно помог женщине подняться с табурета и повёл к двери.
— Погоди! — окликнул их Сытин. — Марья, ты где живёшь-то? Сына твоего мне надо расспросить.
— На Плотницком конце, третий дом от ручья, — ответила женщина.
Сытин махнул рукой.
— Уводи! Идём, Немой!
Я с удовольствием выпрямился, только сейчас чувствуя, как от холодной стены заледенела спина.
Мы вышли из тюрьмы. У ворот по-прежнему скучал вояка в расстёгнутом грязном кафтане.
— Как зовут? — проходя мимо, спросил его Сытин.
— Крюк, — ответил тот.
— А имя?
— Прошка… Прохор!
— Женщину, которая мужа отравила, ты задержал?
— Нет, Косой с Митькой!
— Ясно. Слушай внимательно. Как сменишься — найдёшь Косого и Митьку. Скажешь, чтобы шли к палачу. Пусть скажут, что им полагается по десять кнутов без пощады — за то, что женщину не расспросили и не доложили. Потом разбудишь начальника. Ему двадцать кнутов — за бардак. Если выживет — отвезите в княжескую тюрьму, сдайте Никите Ильичу. Утром я нового начальника пришлю.
Сытин помолчал, глядя на побледневшего Прошку.
— Ну, и тебе десять кнутов — за то, как службу несёшь. Запомнил?
Прошка молча кивнул. Его толстый нос покрылся капельками пота.
— Не перепутай, — сказал Сытин. — Я проверю.
Мы вышли за ворота тюрьмы.
— Эх, хорошо! — с наслаждением потянулся Сытин, глядя на низко висящее солнце. — А пойдём-ка, Немой, пожрём! Заслужили мы с тобой по миске щей с мясом, или нет?
Он ухватил меня за рукав и почти бегом потащил в кабак, который стоял здесь же на площади.
На удивление, вокруг кабака не валялись пьяные. Да и внутри было чисто и тихо. Мы сели за дальний стол.
— Водки, солёных огурцов и две миски щей с говядиной! — потребовал Сытин у подбежавшего слуги.
— Щей с говядиной нет, — ответил тот. — Постный день.
— Ах ты, — Сытин хотел выругаться, но сдержался. — Ну, тащи, что есть! Только быстрее!
— Сейчас, Василий Михалыч!
Слуга убежал в кухню.
Через пару минут на столе стояла водка в холодном кувшине и огромное блюдо с солёными огурцами и неровно нарезанным хлебом.
Сытин разлил по стаканам.
— Давай, Немой! Для аппетита!
Водка обжигающим комком провалилась в желудок. Я хрустнул огурцом. Он был крепкий, в меру солёный, пах чесноком и смородиновым листом. Вкуснотища!
Слуга притащил поднос с двумя мисками, над которыми клубился пар.
— Это что за хрень? — спросил Сытин, понюхав.
— Французские щи! Фирменное блюдо! — ответил слуга. — Специально для постных дней.
— Пойдёт! Давай по второй, Немой!
Мы выпили и принялись жадно хлебать горячие щи. Мелкая косточка хрустнула на моих зубах, но я не обратил на это внимания. Переварится!
— Бля! Это что такое?! — вытаращив глаза, спросил Сытин.
Двумя пальцами он брезгливо держал варёную лягушачью лапу с перепонками.
— Суки, а?! Лягух они людям подсовывают! — возмущался Сытин, выходя из разгромленного кабака.
За нашими спинами расстроенный слуга приколачивал к покосившейся двери табличку с надписью «Ремонт».
На краю площади стояла двухколёсная тележка, запряжённая гнедой лошадью. На тележке скучал широколицый бородатый мужик. Сытин махнул ему рукой.
— Поехали, Немой!
— Куда везти? — хриплым голосом спросил мужик.
— В Плотницкий конец, третий дом от ручья. Знаешь?
— К Машке-убийце, что ли? — оживился мужик. — Знаю!
Он хлопнул вожжами по широкой лошадиной спине.
— Пошла, родимая!
Лошадь неторопливо тронула тележку.
Сытин с досадой сплюнул на деревянную мостовую. За пазухой у него что-то громко звякнуло. Сытин сунул руку под кафтан и вытащил зеркальце в тонкой серебряной раме. Провёл пальцем по стеклу и сказал:
— Да, Михей? Ты уже в городе?
Зеркальце неразборчиво забулькало в ответ.
— Красава! — сказал Сытин. — Грибов Никите Ильичу привёз? Ну, как отдашь — дуй в Плотницкий конец, третий дом от ручья. Там встретимся. Всё, давай!
Он снова провёл пальцем по стеклу и убрал зеркальце за пазуху. Потом хлопнул мужика по спине.
— Давай-ка побыстрее! Хрен ли ты, как на похоронах плетёшься?
— А куда торопиться? — возразил мужик. — Машка, один хрен, в тюрьме. А избу её сожгут сегодня, если уже не сожгли. Эх, детишек жалко.
— Это с какого хера сожгут? Жалко ему! Гони быстрее, жалостливый! — заорал Сытин и врезал мужику по спине кулаком.
