Епископ Иоганн и его соборный капитул планировали построить в Кнейпхофе церковный замок вроде тех, что и по сей день стоят в Мариенвердере и Фрауэнбурге. Орден же, разумеется, не мог допустить, чтобы прямо рядом с его замком появилась церковь, готовая в любой момент превратиться в боевую крепость. Поэтому он пытался всячески препятствовать уже начатому строительству. Великий магистр, обычно ратовавший за приумножение церковных служб, здесь настаивал на праве ордена, поскольку речь шла уже не о богослужении, а о политической власти. Когда соглашение, наконец, было достигнуто, в Лютере снова проснулся интерес к искусству. Оба документа, выданные 3 и 13 сентября, содержали точные, вплоть до мельчайших деталей, распоряжения по строительству. Кроме политического и военного, учитывался и художественный аспект. Всего себя отдал великий магистр этому плану.
А полтора года спустя Лютер дал указания насчет своего последнего пристанища: им должен был стать собор, в котором едва успели воздвигнуть клирос. На его могиле надлежало зажечь негасимую свечу, а саму церковь в случае его смерти ожидали щедрые пожертвования. Возможно, эти предписания призваны были несколько сгладить разочарование, которое, несомненно, испытывали в Самландском епископстве из-за срыва строительных планов. Хотя вряд ли Лютер Брауншвейгский стал бы руководствоваться такими соображениями при выборе последнего пристанища. Скорее всего, он был просто заинтересован в строительстве и, главным образом, в художественной стороне дела. А еще у Лютера существовали литературные контакты с Прегельштадтом и тамошним собором. Здесь был свой духовный мир, здесь повсюду царило творчество, весьма деятельное и плодотворное, и Лютер тоже принадлежал к этому духовному пространству; он желал сохранить ему верность даже после смерти. Поэтому своим последним пристанищем он избрал Кенигсбергский собор.
Предчувствовал ли он свою скорую кончину в начале апреля 1335 года, делая свои последние распоряжения? Еще 17 апреля в Штуме он подписал какой-то документ, а на следующий день умер по дороге в Кенигсберг, где и мечтал быть погребенным. Желание его было исполнено. Останки Лютера Брауншвейгского покоятся в небольшой нише в южной стене клироса. Там же находится деревянная доска, на которой отошедший в вечность великий магистр изображен лежа.
Немногих великих магистров потомство вспоминает со столь же глубоким почтением. Конечно, мужество его прославлялось, главным образом, в угоду традиции, и то, что его называли кладезем всех добродетелей, была лишь красивая фраза. Однако о его благочестии сохранились и вовсе не официозные свидетельства, благодаря которым становится понятно, на чем стояла эта личность. Он жил в ордене, как сказал об этом Тило Кульмский:
И на белом плаще
Он несет черный крест,
И несет в своей душе
Он великий свет
И не ждет за то награды.
Летописец, рассуждающий о приумножении церквей и о литературных произведениях Лютера, продолжает: «Частенько певал он в хоре, ибо умел выбрать правильную ноту, и особенным образом почитал он святую Елизавету как свою покровительницу». Вот каким человеком был брат Немецкого ордена и его великий магистр Лютер Брауншвейгский: он был предан вере и жил ради нее, он предпочитал «хоровое пение», неизменно оставаясь членом общины, внутри которой он трудился, движимый любовью к искусству, поэзии, строительству и благочестивым легендам. И братья были преданы своему великому магистру: «Тем более братья его во всем с ним соглашались и любили его».
Что касается внутреннего развития ордена, то здесь Лютер Брауншвейгский не только подавал пример истинного благочестия, переполнявшего орден. Он являлся творцом истории ордена, он помнил, с чего начиналось прусское государство и какую силу веры нес он в себе тогда. И как творец и участник этой истории, он попытался сделать ее совершеннее, насколько позволяла внешняя ситуация, и обогатить внутренне. При нем почти оформилась административная структура прусского государства, его политика, полным ходом шло освоение земель. Однако внешнего совершенства государство еще не достигло. Уже начала формироваться его новая сущность, а внешне оно по-прежнему объединялось силой веры. Лютер не отвергал волю к власти, которая была столь необходима прусскому государству. На какое-то время в государстве на равных действовали два руководящих принципа — власть и вера, — пока первая не начала превалировать над второй. При Винрихе фон Книпроде этот принцип руководства обрел свою полноту и уже не увязывался с изначальной природой ордена. Однако апогея в своем внутреннем развитии орден достиг прежде, чем своего внешнего расцвета. Лишь несколько десятков лет удивительным, неповторимым образом сосуществовали внешняя политика и внутреннее администрирование, военная и колонизационная политика, поэзия и архитектура. Подлинным представителем этой ярчайшей эпохи в истории ордена был великий магистр Лютер Брауншвейгский.
