В нашей семье медицина — это наследственная профессия. Не только мои родители, но и дедушка, и прадедушка были врачами. Дальше в глубь веков никто не заглядывал, но было совершенно очевидно, что мои предки были врачами, начиная с шестнадцатого века. С шестнадцатого — потому что именно тогда открылся Дерптский университет с его знаменитым медицинским факультетом.
А именно там учились и становились докторами все мои предки. Так было в семнадцатом, восемнадцатом, девятнадцатом веках… Мои родители был первыми, кто вынужденно нарушил эту славную традицию. Они закончили Ленинградский мединститут. Граница тогда отсекла Дерпт от России. Как, впрочем, и сейчас…
Недавно в консульстве Эстонии мне гордо отказали в визе на въезд. Вышла какая-то девка и что-то прошепелявила в качестве объяснения отказа.
Я хотел ей сказать, что восемь поколений моих предков были докторами в Ревеле и Нарве и четыреста лет лечили убогий и безграмотный эстонский народ. Их полуразрушенные могилы рассеяны по всей земле Калева, а теперь я — их потомок, оказался персоной нон грата… Свободная и независимая Эстония отказала мне во въезде.
Наверное, так бывает со всякими маленькими народами. Они сходят с ума. Я смотрел тогда на девку, которая прочитала мне гордо отказ в визе, и хотел ей сказать: «Милая, когда триста лет назад твой прапрадед лизал стремя коня моего прапрадеда и, путаясь в мудреных немецких словах, лопотал: „Господин доктор, спасите моих детей от болезни!“ — он, наверное, не предполагал, что ты будешь так горда и величественна, отказывая мне сейчас во въезде… Не худо бы бывшим бедным батракам поумерить гордыню. Все-таки есть реалии на Земле, и есть история народов, которую нельзя игнорировать…»
Но все это было в прошлом. Все прошло, как говорил царь Соломон. Все проходит…
А теперь я криминальный доктор. Что бы сказали мои предки, посмотрев на меня? Им, наверное, не приходило в голову, что есть и такая возможность зарабатывать деньги…
Так вот, в то утро я не лег спать. Наоборот, я дождался девяти часов утра и поехал к Юле. Мне вовсе не хотелось лишний раз видеть ее родителей, но мысль о моей невесте не оставляла меня. Да что там говорить, ведь все, о чем я думал все это время — было о ней. О Юле.
Как она там? Что она думает? Как она себя чувствует?
Как она живет в той кромешной темноте, которая настала вокруг нее? Одна, в темноте…
Юля сидела на своей кровати, безучастно опустив руки. Такое впечатление, что она не меняла позы с того момента, когда я попрощался с ней накануне. Теперь она всегда сидела на кровати, опустив руки, и молчала.
Я не мог видеть выражения ее лица. Это было слишком невыносимо. Оно было совершенно пустое и как бы мертвое.
— Это ты, — сказала Юля, когда я вошел в комнату и обнял ее за плечи. Голос ее был слабый и безжизненный. — Я ждала тебя, — произнесла она все тем же тоном. — Отчего ты не приходил раньше?
— Я занимался твоим делом, — ответил я и добавил: — Нашим делом. — Но эта заминка, эта неловкость не укрылась от Юлиного внимания.
— Да нет, именно моим делом, — сказала она. — Я теперь совсем одна, и у меня не может быть никаких общих дел со зрячими, нормальными людьми.
— Что ты такое говоришь? — возмутился я, но Юля сделала нетерпеливый жест рукой и перебила меня:
— Я знаю, что говорю. Теперь я отторгнута из нормального мира, отторгнута от других людей. Теперь у меня свой собственный мир. Мир темноты. Что вы все можете понимать в моем состоянии? Ничего, вы же не находитесь в моем положении.
— Но все образуется, — возразил я. — Мне как раз удалось узнать, что сейчас делают такие операции и восстанавливают утраченное зрение. — И я рассказал Юле о том, что есть такая клиника в Италии.
Я старался говорить бодрым уверенным тоном. На самом деле мы уже обсудили этот вопрос с Геннадием Андреевичем. Я поведал отцу о том, что мне удалось узнать.
— Пятьсот тысяч? — переспросил он меня. — Эта операция стоит пятьсот тысяч?
— Ну да, — подтвердил я. — Стоимость самой операции.
— А еще дорога до Италии, проживание там, содержание в стационаре, лекарства в послеоперационный период… — Лицо Геннадия стало жестко-саркастическим.
