Детям, начинающим осваивать испанский язык, основной принцип родовых окончаний «о» и «а» кажется настолько логичным, что они используют его без каких-либо колебаний, вполне резонно перенося правило на исключения: таким образом, если Беба — балда (idiota), то Тото — балд (idioto), чайка (gaviota) и зебра (cebra) соответственно паруются с чайком (gavioto) и зебром (cebro), а тать (caco) почти всегда попадает за решетку по вине тати (caca). Мне это кажется настолько справедливым, что я доныне убежден: такие понятия, как энтомолог, трубач, министр, сапер, маг, убийца, должны образовывать свои окончания в зависимости от пола носителей. Внутри такой решительно мужекратической цивилизации, как Латинская Америка, следует говорить трубадуры (trovadores) в обобщающем смысле и трубадуры и трубадурки — в половом. Что касается жизни всех этих дующих в трубы и их коллег, то она скромна, но показательна, и меня привело бы в бешенство любое противоположное суждение.
Одного кота научили играть на фортепьяно, и это животное, усаживаясь на табуретку, без устали играло подряд весь написанный для фортепьяно репертуар, а также пять собственных произведений, посвященных разным собакам.
Во всем остальном кот был образцово туп, и в перерывах между отделениями с поражающей всех одержимостью сочинял новые пьесы. Так он дошел до опуса восемьдесят девятого, в результате чего стал мишенью для кирпича, пущенного кем-то с яростным ожесточением. Теперь он спит вечным сном в фойе кинотеатра «Гран Рекс», что на улице Коррьентес[81] в доме номер 640.
Естественная гармония или — не следует и дальше ее насиловать
У одного мальчугана было по тринадцать пальцев на каждой руке, и тетки не преминули усадить его за арфу, дабы освоить игру на ней вдвое быстрее, чем это удается несчастным пятипалым.
Естественно, мальчуган стал играть так резво, что не стало хватать никакой партитуры. Когда же он начал давать концерты, количество музыки, сконцентрированной в данном времени и пространстве, было столь огромным, что слушатели не поспевали за ним и всякий раз плелись в хвосте, и когда юный трубадурок приканчивал «Источник Аретузы»[82] (транскрипцию), несчастная публика еще только обреталась в «Tambourin Chinois»[83] (обработка). Разумеется, это приводило к ужасающей путанице, хотя все и признавали, что мальчик играет-аки-ангел!
Как бы там ни было, наиболее верные слушатели из абонированных лож и газетные рецензенты продолжали посещать концерты вундеркинда, пытаясь со всем своим старанием не отставать от развития программы. Из-за чрезмерного напряжения слуха у некоторых из них на лице начали отрастать новые уши, и с каждым новым ухом каждый из них чуть глубже вникал в двадцатишестипалую мелодию арфы. Неудобство заключалось в том, что по окончании вагнерианы имели место десятки обмороков у прохожих, видевших, как из зала выходят слушатели с лицами, которые сплошь заросли ушами. Тогда-то глава муниципалитета, действуя самым решительным образом, и перевел ребенка в машинописное бюро налогового управления, где тот работал с невероятной скоростью к вящему умилению начальства и смертельному испугу товарищей по департаменту. Что касается музыки, то с этих пор арфу молчаливую, пылью покрытую и, скорее всего, навсегда хозяином забытую видеть можно было разве что в темном углу.
Нравы симфонического оркестра «Ла Моска»
[84]Дирижер симфонического оркестра «Ла Моска» маэстро Табаре[85] Писсителли был автором оркестрового лозунга: «Творчество — в свободе». С этой целью он разрешил отложные воротнички, анархизм и бензедрин, лично подавая яркие примеры независимости. Вы сами, должно быть, видели, как в середине симфонии Малера он начал водить дирижерской палочкой по струнам соседней скрипки (сорвав кучу аплодисментов), после чего удалился читать «Ла Расон»[86] в свободную ложу бенуара.
Виолончелисты симфонического оркестра «Ла Моска» совокупно любили арфистку — вдовую сеньору Перес Сангиакомо. Эта любовь выразилась в явном намерении нарушить оркестровую топографию посредством окружения ширмой из виолончелей смущенной исполнительницы, руки которой, вскидываясь на протяжении всей программы, посылали в зал призывы о помощи. Разумеется, ни один из слушателей-абонементов не услышал ни одного арпеджио арфы, чьи робкие жалобы были заглушены пылким жужжанием виолончелистов.
