Ученики тоже остались прежними – словно грызуны, в неограниченном количестве поглощающие и накапливающие про запас растительную пищу в виде постыдных общегосударственных скандалов и тревожных событий в мире. («Наша страна переживает критический период, – неизменно оповещала нас миз Стердс на утреннем собрании. – Давайте жить так, чтобы двадцать лет спустя, оглядываясь назад, мы могли испытывать чувство гордости. Читайте газеты, составляйте собственное мнение! Пусть у каждого будет своя политическая позиция!») Президент ученического совета Максвелл Стюарт обнародовал свои масштабные замыслы насчет весеннего праздника с барбекю и танцами, где планировалось выступление кантри-группы и состязание между факультетами на лучшее пугало. Мистер Карлос Сандборн, преподаватель углубленного курса всемирной истории, перестал пользоваться гелем для волос (они теперь выглядели не прилизанными, словно он только что вылез из бассейна, а растрепанными, как будто он выписывал фигуры высшего пилотажа на винтовом самолете), а мистер Фрэнк Флетчер, гуру кроссвордов и вечный надзиратель на свободном уроке, переживал все мучения развода; его жена Эвелин выгнала беднягу, ссылаясь на непреодолимую разницу характеров (неизвестно, впрочем, отчего у него под глазами залегли темные круги – от душевных страданий или оттого, что он допоздна засиживался над кроссвордами).
– Наверное, когда они резвились в канун Рождества, мистер Флетчер в самый неподходящий момент выкрикнул: «А, я понял, что значит одиннадцать по горизонтали!» Этого она уже не стерпела, – предположила Тру.
Я постоянно видела Зака на углубленной физике, но мы практически не разговаривали – только здоровались иногда. И у моего шкафчика он больше не появлялся. Однажды мы столкнулись на лабораторной по динамике, и только я оторвалась от тетрадки, собираясь ему улыбнуться, Зак налетел на угол стола и выронил то, что у него было в руках, – штатив и набор гирек. Так ничего мне и не сказав, он быстро подобрал оборудование и вернулся на переднюю парту (к своей напарнице, Кристе Джибсен) с совершенно непроницаемым лицом, словно спикер парламента.
Неловко было также встречать в коридорах Эву Брюстер. Мы обе тут же начинали делать вид, будто на ходу обдумываем некие Глубокие Мысли (подобно Эйнштейну, Дарвину или, например, маркизу де Саду). В такие минуты человек полностью выпадает из реальности и ничего вокруг не замечает (а когда мы сталкивались нос к носу, взгляды наши упирались в пол; так падают шторы на окнах городка на Диком Западе, когда по улице проходит заезжая девица легкого поведения). У меня было чувство, как будто я узнала страшную тайну Эвы Брюстер (что она изредка оборачивается вервольфом), а Эва злится на меня за это. И в то же время, глядя, как она удаляется по коридору с отрешенным выражением лица, распространяя вокруг цитрусовый аромат, словно с утра надушилась средством для мытья посуды, – клянусь, я видела по ссутулившимся плечам под бежевым пуловером, по наклону мясистой шеи, что Эва жалеет о случившемся и хотела бы все отмотать назад, если бы могла. Сказать мне об этом в лицо ей не хватало духу (люди вообще трусы, когда надо сказать что-нибудь настоящее), и все-таки у меня стало спокойнее на душе, как будто я немножко ее понимаю.
Погром, учиненный мисс Брюстер, как и всякая катастрофа, имел свои конструктивные последствия (см. «Итоги Дрездена», Траск, 2002). Папа, терзаясь муками совести, ходил с покаянным видом, который меня очень бодрил. В тот день, когда мы вернулись из Парижа, я узнала, что поступила в Гарвард, и ветреным вечером в пятницу, в начале марта, мы наконец-то отпраздновали это эпохальное событие. Папа надел парадную сорочку от «Брукс бразерс» и золотые запонки с вензелем «ГБМ», а я – зеленое, как жевательная резинка, платье от «Прентан». Четырехзвездочный ресторан был выбран папой исключительно за свое название: «Дон Кихот».
Обед получился незабываемым во многих отношениях, в том числе и потому, что папа, проявив небывалое самообладание, вообще никак не реагировал на роскошную официантку с фигурой тонкогорлого кувшина и эффектной ямочкой на подбородке. Она-то папу всего обшарила глазами кофейного оттенка – и когда принимала заказ. и потом, когда спросила, не надо ли принести еще перца («Вам достаточно [перца]?» – спросила она с придыханием). Однако папа остался тверд, и официантка нехотя вновь обратила свои взоры на предметы, непосредственно связанные с ее работой («Меню десертов», – объявила она под конец замогильным голосом).
