Некоторые вопросы теории катастроф - страница 133
– Он всегда хромал, – сказал папа. – Еще когда мы учились в Гарварде.
Как выяснилось, он еще и не любил фотографироваться. Когда я в первый раз вытащила из рюкзака «мыльницу», доктор Куропулос прикрыл лицо рукой и наотрез отказался ее убрать.
– М-м… Не надо, я плохо получаюсь на фотографиях.
В другой раз он сбежал в туалет на целых десять минут.
– Прошу меня простить! Жаль прерывать фотосессию, но зов природы, знаете ли…
На третий раз он пустил в ход затрепанную байку о масаях – ее часто поминают, когда хотят показать свою образованность по части первобытных верований.
– Масаи говорят, фотографирование похищает душу. Не хочу рисковать!
(Между прочим, сведения безнадежно устарели. Папа одно время жил в Великой рифтовой долине и говорит, за пять долларов практически любой представитель народа масаи младше семидесяти пяти позволит похищать его душу, сколько тебе заблагорассудится.)
Я спросила папу, откуда такая странность.
– Не знаю, но не удивлюсь, если за ним охотится налоговая служба.
Невозможно было себе представить, чтобы папа добровольно согласился провести с этим человеком пять минут, а не то что шесть дней. Никакой дружбы тут не было и в помине. По-моему, они друг друга терпеть не могли.
Сидеть за столом с Ром-бабой – мало сказать, нерадостно; это изощренная пытка. Расправляясь с тушеной говядиной или ножкой ягненка, он ухитрялся так перемазаться, что я невольно думала: хоть бы он салфетку за ворот себе заправлял, что ли, хоть это и не принято. Руки доктора Куропулоса, будто две толстые испуганные кошки, норовили неожиданно метнуться через весь стол и цапнуть солонку или бутылку вина (он сперва наливал себе, а потом, спохватившись, – папе).
Меня-то больше расстраивали не манеры доктора, а стиль застольной беседы. Примерно на середине закусок, если не раньше, они с папой затевали странный словесный поединок – бодались, точно лоси во время гона или какие-нибудь жуки-носороги.
Насколько я уловила, началось все с тонких намеков Ром-бабы в том духе, что мой папа, конечно, молодец, вырастил гениального ребенка («Маленькая птичка мне начирикала, что по возвращении домой нас ждут добрые вести из Гарварда», – пафосно сообщил папа за десертом в ресторане «Лаперуз»), однако он, доктор Майкл Серво Куропулос, известнейший специалист по классической литературе, воспитал двух гениальных дочек («В две тысячи четырнадцатом к Психее обращались из НАСА, приглашали участвовать в проекте по исследованию Луны. Я бы вам больше рассказал, но эта информация засекречена. Приходится хранить молчание ради Психеи и ради дряхлющей супердержавы…»)
Словесные баталии папу заметно утомляли, пока он не обнаружил ахиллесову пяту Серво – младшего сынка с не оправдавшим себя именем Атлант. Наследник не то что мир на плечах держать – первый курс в Университете Рио-Гранде в мексиканском городе Куэрво осилить не смог. Папа вынудил Ром-бабу признаться, что бедный мальчик сейчас обретается где-то в Южной Америке.
Я старалась не обращать внимания на эти дурацкие стычки и аккуратно ела, поднимая белый флаг в виде долгих извиняющихся взглядов в сторону расстроенных официантов и посетителей за ближайшими столиками. Только когда дошло до патовой ситуации, я решилась поддержать папу.
– «Мы любим красоту, состоящую в простоте, и мудрость без изнеженности»[354], – изрекла я насколько могла торжественней после сорокапятиминутной речи Серво о том, как в 1996 году в Каннах некий знаменитый сын миллиардера (Серво не вправе называть имен) влюбился в двенадцатилетнюю Электру, когда она на пляже строила замок из песка, проявляя при этом необыкновенное мастерство и тонкое чувство современного дизайна, которому позавидовал бы Мис ван дер Роэ[355].
Самый завидный жених в мире настолько потерял голову от любви, что Серво подумывал уже, не обратиться ли в суд: пусть запретят назойливому поклоннику, а также его четырехсотфутовой яхте со спортзалом и посадочной площадкой для вертолета (яхту влюбленный грозился переменовать в «Электру») на пушечный выстрел приближаться к неотразимой крошке.
