Комендант еще не поставил банку на демонстрационный столик, как Фарфуркис отчаянно вскрикнул, схватил с комендантского стола описание и впился в него глазами.
— Бурая! — закричал он. — Бурая! Что вы нам демонстрируете, товарищ Зубо? Почему синяя, когда бурая? Лавр Федотович! Синяя, а не бурая! А по описанию бурая, а не синяя!
Бедный комендант бил себя в грудь кулаками и клялся, что еще днем была бурая, не знает он, почему она посинела, сама она посинела, он ее не красил и не подменял; Хлебоедов требовал акта и все поминал обманщика-мерина; Фарфуркис грозил судом, обвинял в подлоге и в попытке ввести в заблуждение ответственную комиссию; Лавр Федотович молча сидел в противогазе, время от времени отдирая пальцем край маски, чтобы подышать; а полковник проснулся и, как петух на насесте, что-то неразборчиво выкрикивал, ошалело крутя головой и всплескивая ручками. Потом все утомились и замолкли, только комендант из последних сил хрипел истово: «Иисусом Христом нашим… сыном божьим… матерью его, пречистой девой Марией клянусь… не красил!..» Наконец затих и он. В образовавшейся паузе, словно из пещеры Лейхтвейса, глухо прогудел голос Лавра Федотовича:
— Затруднение? Товарищ Фарфуркис, устранить. Фарфуркис встал и произнес речь, из которой следовало, что подобные случаи предусмотрены инструкцией, а именно семьдесят девятым параграфом шестой ее главы пятой части, где говорится черным по белому, что в случае изменения внешнего вида или даже внутренней структуры необъясненного явления надлежит составить акт по форме номер шестьсот тринадцать дробь двенадцать. Он продемонстрировал Лавру Федотовичу форму и с его согласия принялся было составлять акт, но тут обнаружилось, что при составлении акта исходным материалом должны служить: а) необъясненное явление в его настоящем виде и б) цветная его фотография (кинолента) в первоначальном виде. Поскольку запуганный комендант пребывал в полуобморочном состоянии, Фарфуркис сам полез в дело за фотографией (кинолентой) и немедленно обнаружил, что фотографии (киноленты) в деле нет.
— Где фотография? — жутким голосом спросил он, таким жутким, что комендант очнулся. — Где две цветные фотографии дела номер шестьдесят четыре размером шесть на двенадцать?
Комендант слабо шевелил губами.
— Да он преступник! — сказал Фарфуркис безмерно удивленным тоном.
— Нет, — сказал комендант.
— Халатность и саботаж, — сказал Фарфуркис, с отвращением глядя на него.
— Нет! — сказал комендант. — Иисусом Христом… двенадцатью святыми апостолами…
— Гнойный прыщ на лике местной администрации, — сказал Фарфуркис.
— Да нет же! — заорал комендант. — Я-то здесь при чем? Это Рабиновичев! Это же не я! Это он отказался!
— То есть как отказался?
— Я ему говорю: фотографируй. А он не хочет. Фотографируй, говорю. Нет, не фотографирует! А он мне не подчиняется, он вам подчиняется… У меня и допуска нет…
— Рабиновичева ко мне, — глухо прогудел Лавр Федотович. Комендант выбежал из комнаты.
— Не нравится мне этот Зубо, — сказал Фарфуркис — Этакая скользкая личность.
Тут Хлебоедов, который давно уже сидел с отрешенным видом, уставившись на банку с посиневшим делом, вдруг поднялся, подошел к демонстрационному столику и обошел его кругом. Погиб комендант, подумал я. И точно: Хлебоедов взял банку в руки и покачал, взвешивая на ладони.
— А ведь не будет здесь пуда, — сказал он. — Здесь, если хотите знать, и полпуда нет. То-то же я смотрю, что в описании сказано — десять литров, а банка мне хорошо знакомая, пятилитровая. Знаю я эти банки, всегда из них закусываю… А вот, тут и этикетка есть… «Огурцы соленые… Емкость пять литров». Вы чувствуете, на что я намекаю? Чувствуете?
Лавр Федотович содрал с лица противогаз и поднял к глазам бинокль. Фарфуркис листал свою книжку, а я думал, что теперь будет с комендантом: просто ли перевод с понижением или приклеят ему уголовщину. Жалко мне было коменданта, хороший он был человек, но дурак.
— И ведь еще ничего неизвестно, — сказал Хлебоедов, сосредоточенно нюхая дело. — Он еще, может быть, водой разбавил. И вообще это может быть вода. Набросал туда синьки для крепости и думает, что дело в шляпе…
