— Ну хорошо, товарищ Зубо, — сказал я примирительно. — Ну давайте посоветуемся. Ну чем я могу помочь?
— Вы научный консультант, — сказал комендант задушенным голосом. — Вы как сформулируете, так всё и будет. Ну написали бы… Космический, мол, пришелец с планеты… Знаете вы какие-нибудь планеты?
— Марс, — сказал я.
— Нет, Марс, говорят, близко очень, еще обнаружится. Какие-нибудь такие планеты знаете? Особой удаленности, куда еще не скоро доберутся. Ну, все равно. Космический, значит, пришелец, представляет огромный интерес для науки и, следовательно, для народного хозяйства. Опытом поделиться может или, скажем, пустыни орошать. Вам что — авторучкой только шевельнуть, а мне облегчение: одну глисту с плеч долой. Невозможно же, две недели заседаем, а Вунюков только один вечный двигатель принял, да и то, по-моему, по блату, видел я, как этот изобретатель с Фарфуркисом шептался…
Я хотел ему сказать, что именно этот случай с вечным двигателем и демонстрирует мою беспомощность, потому что именно я требовал гнать изобретателя в три шеи, но тут заявилась Тройка в полном составе — все четверо.
Лавр Федотович Вунюков, ни на кого не глядя, проследовал на председательское место, сел, водрузил перед собой огромный портфель, с лязгом распахнул его и принялся выкладывать на зеленое сукно предметы, необходимые для успешного председательствования: роскошный бювар крокодиловой кожи, набор шариковых авторучек в сафьяновом чехле,[39] коробку «Герцеговины Флор», зажигалку в виде Триумфальной арки и театральный бинокль. Отставной полковник мотокавалерии, брякнув медалями, устроился справа от него, высоко задрал седые брови и, придав таким образом своему лицу выражение бесконечного изумления и неодобрения, мирно заснул. Рудольф же Архипович Хлебоедов, еще более пожелтевший и усохший за минувшие три часа, сел ошую Лавра Федотовича и принялся немедленно что-то шептать ему в ухо, бегая воспаленными, с желтизной глазами по углам комнаты. Фарфуркис устроился на жестком стуле напротив коменданта, вынул толстую дряхлую записную книжку и сразу же сделал в ней пометку.
— Гр-р-р-м! — произнес Лавр Федотович и оглядел нас всех взглядом, проникающим сквозь стены и читающим в сердцах. Все были готовы: полковник дремал, Хлебоедов нашептывал, Фарфуркис сделал вторую заметку, комендант товарищ Зубо, похожий на ученика перед опросом, судорожно листал страницы дела, а я, пробуя карандаш, изобразил на чистой странице первый сверхчеловеческий профиль.
— Вечернее заседание Тройки объявляю открытым, — сказал Лавр Федотович. — Следующий! Докладывайте, товарищ Зубо.
Комендант вскочил и, держа перед собой раскрытую папку, начал было высоким голосом: «Машкин Эдельвейс Захарович…», но его тут же перебил Фарфуркис.
— Протестую! — крикнул он, обращаясь к Лавру Федотовичу. — Где порядковый номер дела? Почему не назван пункт?
Лавр Федотович взял бинокль и некоторое время смотрел на коменданта.
— Правильное обобщение, верное, — сказал он. — Огласите.
Комендант с бумажным шорохом облизнул сухим языком сухие губы и упавшим голосом начал снова:
— Дело номер сорок второе. Фамилия: Машкин. Имя: Эдельвейс. Отчество: Захарович…
— С каких это пор он Машкиным заделался? — брюзгливо спросил Хлебоедов. — Бабкин, а не Машкин. Бабкин Эдельвейс Петрович. Я с ним работал в одна тысяча девятьсот сорок седьмом году в комитете по молочному делу. Эдик Бабкин, и, кстати, никакой он не Эдельвейс, а Эдуард. Эдуард Петрович Бабкин…
Лавр Федотович медленно повернул к нему каменное лицо.
— Бабкин? — сказал он. — Не помню. Продолжайте, — сказал он коменданту.
— Отчество: Захарович, — болезненно улыбаясь, повторил комендант, — Год и место рождения: тысяча девятьсот двадцать девятый,[40] город Смоленск. Национальность…
— Э-дуль-вейс или Э-доль-вейс? — спросил Фарфуркис.
— Э-дель-вейс, — сказал комендант.
— Дивизия СС «Эдельвейс», — прошамкал сквозь дрему полковник.
— Национальность: белорус, — сказал комендант. — Образование: высшее, Ленинградский политехнический институт.[41] Знание иностранных языков: английский[42] — свободно, немецкий и французский
