И вышел, слушая комментарии Саламанты, к которому уже начал привыкать: «Зло множит зло, поэтому нельзя отвечать насилием на насилие. Следует всячески избегать ситуаций, могущих спровоцировать насилие. Только добро спасет этот исковерканный мир».
«Добро должно быть с кулаками», — вспомнил Том.
«Отнюдь, — возразил Саламанта. — Где грань, за которой кончается добро и начинается насилие? Нет такой грани. Христос говорил вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас. Плохие же вы ученики».
«Какие есть», — ответил Том и перестал прислушиваться к Саламанте.
Тут следует, наверное, сделать маленькое пояснение. В группе Внедренных Саламанта был носителем духовности, Регистратором Высших Проявлений, поэтом Тому несколько не повезло. В деле духовности Саламанта соблюдал все пунктики и требовал такого же соблюдения от других, чем мог достать до печенок. Прочие Братья Света позволяли себе отступления от правил. Вспомним, как Еллешт отвешивал своим обидчика увесистые оплеухи.
Том шел по чистой, освещенной косыми лучами солнца улице, мимо нарядных витрин, мимо зеркальных дверей еще не открывшихся фирм, мимо украшенного колоннами белокаменного дома-мастодонта, мимо засаженных кустами роз палисадников перед нарядными особняками и всё больше понимал: это ему нравится. Здесь можно и осесть.
За так, даром, не осядешь, нужны бабульки. Где взять оные? Не мести же тротуары и не мыть тарелки за какими-нибудь оглоедами. Значит, что? Ринг, татами, то есть то, что хорошо оплачивается и, по всем признакам, должно хорошо пойти. Забегаловка это проявила очень четко.
Ночь была летняя, душная. Жесткая экономия довела до того, что на весь городок имелась лишь одна худо-бедно освещаемая улица, центральная, остальное освещалось луной.
Избушка отца Михаила была погружена во мрак, отец почивал.
Тихонечко, чтобы не стукнуть, Фрося сняла в сенях сланцы, повесила на гвоздь платье, осталась голышом.
Открыла дверь в горницу и, легко ступая, пошла на храп. Да, да, странник, увы, храпел во сне, тут уж как природа-мать строением носоглотки распорядится, будь ты хоть трижды святой.
Фрося в свои двадцать два была хороша. Когда шла по улице, взвод дифелирующих мимо солдат начинал непроизвольно печатать шаг, а головы юношей, как подсолнухи, поворачивались в сторону Фроси, аж шеи хрустели.
Предлагали в Турции работать фотомоделью — там, в Турции, мало красивого лица, там в почете пышные груди и бедра при осиной талии, и Фрося проходила по всем параметрам — но она отказалась. Знала, что всё это обязательно кончится гаремом и неутомимым турком, который не даст толком поспать. Вот так и будешь бродить по Турции, не выспавшись, а там, глядишь, и молодость пройдет. Нет, русские мужички привычнее. Этому дашь в лоб поленом, он и на попятную. А смилостивишься — долго утруждать себя не станет. Про русского мужичка бабы говорят так: на себя положишь — сваливается, под себя — задыхается, рядом положишь — засыпает.
Странник перестал храпеть, сказал тихо:
— Чего тебе, Евфросинья?
— Известно чего, — ответила Фрося. — Подвинься.
— Уходи, — сказал Михаил, садясь на топчанчике. — Не гневи Бога.
Фрося повела тяжелой грудью, задев сосками острый нос странника, прошептала ласково:
— Ах ты, дурачок. Богу-то как раз это и угодно. Иначе зачем же нас наградил принадлежностями?
— Ступай, Фрося, — сказал странник. — Принадлежности надобны для продолжения рода, а не для баловства. Для баловства найди себе юношу с потребностями кролика. С ним и забавляйся, пока вас снимают на камеру, а меня, девонька, уволь.
Он сделал движение рукой, и Фросю отнесло на середину комнаты. Там развернуло и потащило к дверям. Сила была мягкая, но непреодолимая, не воспротивишься.
В сенях отпустило.
Фрося оделась, дрожа от стыда, и выбежала во двор.
— Ты чо? — зашептал, подскочив, шустрый Иннокентий. — Освещение уж расставлено, Гендос с Серым готовы снимать. Бабки, что ли, не нужны?
— Да отдам я вам ваши бабки, — сказала Фрося. — Скоты.
И побежала прочь от своего позора, от своей жадности, от своей неразборчивости. Сдвинул что-то странник в её душе. Непонятно как, но сдвинул.
