– Скорей всего, не твой. Поверь.
То есть почему?!
– Почему?! Почему ты так уверенно говоришь, Коноплев?
– Нет, не надо, не злись, я не хочу оскорбить тебя как мужика. Не твой, в смысле тебя меньше всего к ней тянет в отцовском смысле. Согласись.
Надо было соглашаться, это была правда. Но…
– Но экспертиза?! Ты усыновишь, а там потом…
– Подошли к сути. Ты откажешься письменно, по-настоящему, чтобы потом никаких поползновений. Раз и навсегда.
И тут я понял, что мне все же не хочется этого делать. Тем более – раз и навсегда. Какая-то волна начала подниматься изнутри. В ответ на этот прилив неясных чувств я мысленно заорал на себя: «Ты что?! Должен же хоть кто-нибудь оставаться трезвым! Пусть Коноплев сходит с ума, пусть они пилят на двоих с Гукасяном девочку Майю, ты-то должен сохранить ясность в башке, ты-то ведь понимаешь, что происходит!»
– Ты, надеюсь, принес все бумаги, и можно их подписать? – спросил я, зная наверняка, что ничего у него нет.
По лицу Коноплева пробежала гримаса.
– Нет, насчет бумаг я пока не подсуетился. Но завтра-послезавтра…
Я удовлетворенно кивнул. Почему-то мне такой расклад нравился больше, чем окончательное решение. Какой-то люфт, временной лаг… Кто знает, что произойдет до послезавтра.
– До послезавтра! – сказал я бодро Коноплеву. И сразу же пошел вверх по бульвару в сторону Чистых прудов. Он крикнул мне вслед:
– Ты дал слово. Женя, ты дал слово!
* * *
Почему я выбрал этот храм? Конечно же не знаю. Главное – подальше от дома. Значит, был заранее уверен, что произведу не самое лучшее впечатление.
Хорошо, что в Москве теперь много действующих церквей.
Вошел в ограду, оглядываясь и следя за тем, как себя веду. Как будто пришел в гости. Наверно, это неправильно. Должен был испытывать какие-то другие чувства, но не знаю какие.
Остановился перед входом, перекрестился, радуясь тому, что делаю это без чувства легкой неловкости, как иногда бывало прежде. Войдя внутрь, устроился немного сбоку, в стороне от нормальных прихожан. Не потому что отделял себя от них, а скорее, чтобы не мешать своим любительским присутствием профессионалам веры.
Все уже, как я понял, заканчивалось. В глубине, перед приоткрытой дверью стоял священник, держа наклонно боль шой крест. К священнику медленно продвигалась несуетливая очередь. Люди кланялись, целовали крест и руку священнику.
Не все, кто был в церкви, стояли в очереди. По каким причинам – не знаю. Я решил, что, скорей всего, отношусь к тем, кому в очереди не место. Я скорее зевака, чем прихожанин.
Подошла старушка – вся в черном, вся в своей служебной заботе. Она стала ловкими руками прорежать горящий лесок свечек на подставке перед большой иконой. Она не дотронулась до меня даже краешком одеяния, не произнесла в мой адрес ни звука, но меня прямо-таки отдавило в сторону, и я не обиделся, признавая, что стоял тут не по надобности, а просто чтобы где-то стоять.
Мне надо было поговорить со священником. Разумеется, не в храме. Дождусь на улице. Купил дорогую свечку и поставил на подставку, где свечей горело больше, чем на других подставках. Мне не хотелось отделяться от большинства. Хоть в чем-то быть со всеми. Соборность.
Выйдя наружу, некоторое время стоял напротив входа. Люди входили и выходили, крестились, кто-то кланялся до земли. Священники не появлялись. Я сообразил: у них есть служебный выход. Обошел храм вокруг. В тылу нашел одноэтажное строение, вытянувшееся вдоль ограды – церковная лавка и какие-то службы, должно быть. Голые железные столы в ряд под навесом. Тут на Пасху светят куличи.
Открылась дверь в стене храма, появились двое в рясах, у одного книга под мышкой. Добродушно переговариваясь, они двинулись к лавке. Я сделал было к ним шаг, но остановился. Нет, сразу перед двумя священниками мне будет стыдно выступить со своей легендой, ставшей казаться мне ужасно жалкой, нелепой.
Потом появился еще один. Слишком классического вида. Крупный, румяный, с бородой больше лопаты, чуть одышливый – священство, смешанное с сановностью, исходило от него. Хотя это, кажется, был и не священник, а дьякон. Или не дьякон. Не знаю. Он прошел мимо.