Телефон.
Коноплев. Услышав его голос, я подумал, что фамилия его, пожалуй, наркотического происхождения. Странно, что мне никогда раньше это не приходило в голову.
– Надо поговорить.
Да, по телефону не говорят, а лишь приглашают на переговоры.
Надо признаться, я обрадовался. Все же Коноплев – человек с мозгами. Насколько я мог судить по прошлой нашей беседе. Он назначил встречу в неожиданном месте. У памятника Крупской. Может быть, он просто любит монументальную скульптуру? Помнится, был у нас Тимирязев, теперь вот «Бегущая по волнам». И с Ниной мы здесь однажды пересекались.
Когда он подошел, поднимая и так уже поднятый воротник, я сообщил ему эту шутку. Он настолько не отреагировал, что я напрягся. Он закурил. Два раза затянулся и бросил. В урну не попал. Подошел, поднял окурок и опустил куда надо.
Я решил ему помочь:
– Знаешь, я ведь слышал сам этого хулигана.
Он не понял.
– Сегодня в новостях говорили про метро. Дважды причем слышал. Мы были с Майкой. И главное, что по звучанию абсолютно тот же самый голос, что объявлял остальные станции. Они говорят про хулиганство, может быть, но уж больно чисто врезано в обычный текст. Никаких швов я не заметил.
Он снова попытался закурить.
– У меня была мысль заглянуть к машинисту, но со мной – Майка. Я надеялся, что она ничего не заметила. Хотя, конечно, заметила. В присутствии ребенка как-то неприятно такое слышать.
– Да. Я о ней и хотел говорить.
– О девочке?
Второй окурок повторил судьбу первого. Попал в урну со второго броска.
Коноплев внимательно и длинно посмотрел мне в глаза.
– Извини, что к тебе с этим обращаюсь, но по прошлому разговору я понял, ты, скорей всего, будешь не против.
– Чего не против?
– Я готов снять с тебя эту обузу, если для тебя это обуза.
– Погоди, я не понимаю.
В глазах Коноплева появился испуг, он заспешил:
– Я понимаю – это слишком серьезное для тебя решение. Можешь подумать. Я немного подожду. Мне еще с Ниной надо поговорить, хотя предварительно уже было, кажется… Она меня поняла, но надо еще окончательно. Главная проблема – Рудик. С Рудиком все неясно.
Было понятно – разговор будет не таким, какого я хотел. Мне сейчас трудно было сосредоточиться на чем-то кроме «конца света». Коноплев обманул мои ожидания. Я с трудом скрывал раздражение. Мне хотелось его как-то уесть.
– А я ведь следил за Ниной.
– Что? – Он не мог разобраться с сигаретой и зажигалкой. Нервы. Мне не жалко твои нервы, Коноплев!
– Целый день. Пару дней назад. Могу, если хочешь, кое-что тебе рассказать, чем она занимается.
Зачем я это говорю? Понимаю, что одной ногой уже вступил в грязь, но сразу не затормозишь.
– Да знаю я, чем она занимается, – отмахнулся он дымящей сигаретой. – Жрать-то надо. Майку надо учить…
– Ну, в общем, у нас любой труд почетен, – улыбнулся я, чувствуя, что улыбаюсь подло.
Он тоже, как говорится, осклабился.
– Не заставляй меня на тебя злиться. Ты мне прямо ответь – ты против моего предложения?
Я закашлялся – непреднамеренно, просто напал вдруг кашель. Он продолжал:
– Предлагаю тебе – отойти. Ты и так не хотел, ты отказывался изо всех сил, даже вон следил, явно компромат на Нинку собирал. В общем, я тебя готов освободить от твоей трети ответственности.
– Хочешь удочерить Майку? – Я давно уже понял, куда он клонит, и теперь больше прислушивался к себе – какую реакцию эти его слова вызовут там, внутри. Правда ли я так уж не хочу хотя бы на треть считаться отцом этого маленького чудовища?
– Да, хочу. Если ты согласишься, мне будет проще. Рудика я уломаю.
– Его будет труднее уломать. Нет-нет, погоди, я еще не согласился.
Главное, было ясно – Коноплев поплыл. Теперь и его накрыло. Как уравновешенный, критически мыслящий соратник, или хотя бы собеседник, он для меня потерян. Но вот Майка… Она меня раздражает, она явная и безусловная обуза, но чтобы так вот взять и отстегнуть ее от своей жизни… Может, у меня никогда и не будет детей. А тут хотя бы тридцать три процента отцовства. Такая неизвестность – скорее благо.
– Даже если я откажусь, ну, то есть соглашусь с тобой, все равно ведь останется неясным, чей она ребенок.