Нет, никакой истории и никаких историй сегодня.
Как только я это решил, подал голос подполковник. По-хорошему, надо бы просто послать его – негрубо, так же аккуратно, как Василису. Ну что, что он мне может сделать? Можно ведь просто пойти в ближайшее отделение милиции и накатать какую-нибудь бумагу. Пошлю, но не прямо сейчас. Сейчас нет сил.
– И это все? – спросил он, выслушав мою информацию про автобусный взрыв и воскресшего в воображении Майки Вивальди. Кстати, само предположение Майки его не рассмешило, реакция относилась к скудости добытых сведений по взрыву. Он сказал, что «все это» он узнал, сидя в своей камере.
– А вы все еще в камере? – не удержался я.
– А где же мне еще находиться, дорогой?! Она на первом этаже, отсюда не выпадешь с балкона, и самосвал сюда не въедет.
– Пожалуй.
– Кроме того, раз я в камере, то нахожусь не только под защитой, но и как бы под следствием. У нашего дедушки, а он, чувствуется, законник, нет оснований на меня ничего такого насылать. Вдруг меня еще покарают в законном порядке? – Он помолчал. – Если он уже знает, что третьим был я.
Чтобы что-то сказать я промямлил:
– Да дедушка этот…
– Что, есть новые идеи?
– Нет. Я заходил к нему.
– И?
– Его нет.
– Кто бы мог подумать! – Тон был настолько уничижительный, что я ринулся доказывать, что я не совсем ничтожество, хотя это было совсем не в моих интересах в данном случае. Выложил и про Кувакинский дворец, и про сталинский институт, и напомнил, что трагический наезд совершился именно в тех местах. А там такая антенна. Толком еще не успел закончить доклад, как подполковник вскрикнул:
– Он там!
Я опять прикрыл трубку и застонал. От ненависти к себе. Что за гнусное свойство характера, притворялся бы и дальше неспособным дебилом, мент бы и отлип. Так нет, надо блеснуть сообразительностью. Теперь расхлебывай.
Что и оказалось.
– Завтра поедешь туда.
– Куда? Я не знаю, что там сейчас, – соврал я.
– За ночь я все выясню.
– Если там просто руины какие-нибудь…
– Там не руины. Там учреждение. Лечебное. Повторяю, твое появление будет подготовлено. Разведаешь, присмотришься. Ты парень сообразительный, я вижу.
– Не могу.
– Брось.
– Я не хочу!
– А это ты вообще брось!
– У вас же куча народу – сыщики, или, как их, опера.
– Слишком долго вводить в курс дела. Да и ржать вдруг начнут. Они и так мне идут навстречу с этой камерой. Требовать от них еще воображения – слишком. А ты не волнуйся, пойдешь под прикрытием, мое слово кое-что значит на прилегающей территории. Я бы, понимаешь, сам, но нельзя же мне выходить на открытое место.
Пока он это говорил, я во все более ярких и реальных образах представлял себе, сколькими неприятными хлопотами и даже неизвестными опасностями грозит эта прогулочка. Да, боюсь, и Ипполит Игнатьевич не будет рад, если я его отыщу. Если он в «имении». Может получиться что-то вроде предательства с моей стороны. Вдруг он там прячется.
– Нет! – сказал я решительно. Страх оказаться стукачом и наводчиком на секунду сделался сильнее страха перед подполковником. Так часто бывает у людей из нашей среды, их порядочность – результат выбора между двумя гадостями.
Марченко сразу понял смысл этого моего душевного извива. Самое противное было в том, что съехав в омут рефлексии: предательство – не предательство, я как бы признал важный практический факт – старик скрывается возле антенны. С чего я решил, что это так?! Но тут уж ничего нельзя было поделать, что называется – заиграно.
– Не ной, деда не тронем, ничего ему не будет.
– Почему это?
– Да я тут думал-думал – никакой он не мститель, и в этих делах с балконом и самосвалом впрямую не виноват. Сам прячется от страха.
– Но если он ни при чем, зачем он вам?
– Что-то важное он наверняка знает. Зна-ает. Твоя задача сказать ему, что бояться ему нас нечего. Пусть идет к нам, будем вместе бояться.
Я согласился подумать.
Подполковник сказал, что пришлет машину, и положил трубку.
Уже через пять минут я звонил ему, чтобы все-таки отказаться. Ну ни с какой точки зрения мне не следовало мчаться в ту дыру. Кто решил, что он – там? Двенадцатилетняя девчонка и полурехнувшийся подполковник. А если они каким-то чудом правы, и я, предатель, выдам ненормальному менту беззащитного, несчастного старика на расправу? Уверения, что они его не тронут – вранье! Кругом дрянь!
