Готовят группу захвата – сказал я про себя, ни секунды себе не веря.
– Набивает, собака, себе цену, – выдохнул генерал и так мощно, что секретарша, кажется, ощутила на себе особенность его дыхания.
Я оглядывался, ища в обстановке признаки, по которым можно было бы определить наше непосредственное будущее.
Дверь в кабинете директора приоткрылась. Мы увидели плечо какого-то человека, но большей частью он оставался еще в кабинете, продолжая беседу. Затем дверь отворилась шире и выпустила высокого, очень дорого одетого мужчину с очень грустным лицом.
Он прошел мимо нас, мельком глянув, и вдруг кивнул генералу. Тот тоже кивнул, и даже чуть икнул от неожиданности. И тут же уткнулся своим перегаром мне в ухо, сообщая, что это заместитель такого-то министра – говорил так быстро, что я не разобрал какого. У него сынок, видимо, тут лежит. Сынок непростой – Пятиплахов шумно сглотнул слюну – лидер одного весьма своеобразного молодежного движения. Собрал ненормальных и срывает разные официозные сборища. Одно время это даже кое-кого веселило. Парень с остроумием, не то что этот туповатый и гнусавый Лимонов. А недавно рехнулся и сжег дачу отца. Глаза Пятиплахова горели странным воодушевлением, чем-то он был очень порадован в тайных изгибах генеральской души.
– Прошу вас, – сказала секретарша.
Модест Михайлович встретил нас, держа у виска трубку телефона и кисло улыбаясь, и было непонятно, к чему относится эта улыбка – к нашему визиту или к телефонному сообщению.
Он меня узнал, но не выразил восторга. Опять господин журналист приехали и вот генерала сюда привезли – и, кажется, пьяненького. Что же мне с вами делать, упорный вы мой?
Мне было неловко, я даже растерялся. Собирался быть зрителем при сцене бурной атаки большого комитетского чина на оборонительные порядки сомнительного приватного заведения, а буду вынужден сам работать первым номером. Как я не люблю таких ситуаций! Что было делать? – начал мямлить.
Модест Михайлович усадил нас к своему наркомовскому столу и, играя выключателем кремлевской лампы, легко, даже небрежно отбивал мои плохо подготовленные наскоки.
– Вашего Ипполита Игнатьевича я выгнал. Старик здоров, насколько может быть здоров такой старик. Одно время было у него что-то вроде шоковой реакции, потом он какое-то время пытался нас дурачить, но дурачить нас долго, поверьте, невозможно. Потом он украл телефон у одного нашего сотрудника.
– И вы выгнали больного человека… – попробовал я обострить.
– Повторяю: он здоров, здоровее нас с вами. Надо знать породу этих сталинских соколов. Нервы – стальные проволоки, простата – как у гимнаста…
– Он честный человек, он позаимствовал телефон, чтобы сообщить мне…
Директор грустно и устало улыбнулся:
– Давайте оставим это.
– Но вы же знаете его историю. Жена под колесами, непосредственно вслед за этим – два необъяснимых несчастья, потом – подполковник Марченко.
– И подполковник уже не у нас.
– А где?
– Там, где ему и положено быть – в туберкулезном санатории. А мы здесь по преимуществу заняты нервными недугами.
– И переезд прошел благополучно?
– ? – Директор меня не понимал.
– Я имею в виду, никакой самосвал не врезался в его машину?
Модест Михайлович насупился. Мне и самому было понятно, что я веду себя странно.
Удивительнее всего было молчание генерала. Пару раз я покосился на него, он сидел набычившись и прищурившись. Копит силы для неожиданного удара? Но напряжение в нем чувствовалось. Пару раз его правая рука делала резкое непроизвольное движение, будто прихлопывая что-то на зеленом сукне.
– Но тогда вы сами себе противоречите, – продолжал я из последних сил. – У Ипполита Игнатьевича был как раз такой нервный, я бы сказал, психический случай. Зачем его было гнать?
Модест Михайлович кивнул. Снял трубку, с извиняющейся улыбкой набрал номер, мучительно поморщился, услышав оттуда что-то неприятное, продолжил:
– Он – да, психопат. Шизоидная психопатия. Странности характера очень усугубились с возрастом. Его правдолюбие превратилось в склочность и сутяжничество. – Директор выразительно вздохнул. На секунду задумался, и опять продолжил: – Когда мы отделались пятнадцать лет назад от этого невыносимого старика, я и представить себе не мог, что когда-нибудь он снова окажется проблемой для нас. Кажется, я вам это уже рассказывал.