Я молчу. Раздражение поднимается во мне, подобно мутной пене в кипящем котле.
– Что ты хочешь от меня услышать? Я не могу отказаться от себя самого, ты это знаешь.
– И я не могу отказаться от себя самой. Вот почему у нас ничего не получится. Мы слишком разные…
– В чем разные? Разве у вас верность своему народу – не одна из высших добродетелей?
– Да. Но еще важнее – быть верным своим убеждениям.
Да, черт побери…
Я внезапно кручу руль, и мы так, на скорости около ста восьмидесяти, меняем полосу, уходим к самой обочине. Мимо, рыкнув возмущенным гудком, пролетает огромный «МАЗ» с сорокафутовым контейнером на прицепе.
Амани чуть не слетает с сиденья, хватается за все, за что только можно. Через съезд, предназначенный специально для бедуинов, мы вылетаем с дороги в пустыню, скорость около ста. Под колесами – камни, нас подбрасывает как на трассе «Париж – Дакар». Никогда сам по ней не ездил, но с набчелнинцами разговаривал, было дело.
– Ты с ума сошел!
Да. Наверное, сошел. Все мы здесь – немного сумасшедшие, потому что только так и можно тут выжить.
Я останавливаю машину. Выхожу. Передо мной, в нескольких сантиметрах от колеса, куст низкорослых, ярко-алых роз. Пустынные розы Ирака. Я знал, что в этом месте они есть – не раз ездил по дороге…
Я срезаю одну. Самую высокую и красивую. Открывая дверь, встаю на одно колено. Так рыцари преподносили дамам свои дары. Воин с Севера никогда не встанет на колени. Теперь уже никогда…
– О, Аллах… Ты совсем сумасшедший.
Да. Наверное, я сумасшедший. Только потому и остаюсь в живых. Потому что сумасшедших хранит Аллах, верно?
Задержались мы гораздо дольше, чем на то рассчитывали. Поэтому даже то, что остаток пути я проделал на скорости свыше двухсот, не помогло.
На окраине города Амани, уже приведшая себя в относительный порядок, сказала остановиться. В ее глазах – как и в моих – жидкой ртутью плескалось безумие. На всякий случай я стянул покрывало с заднего сиденья. Там, на сошках, стоял готовый к бою пулемет. Взял его, потому что в одиночку и без пулемета ехать опасно.
– Это они?
Амани присмотрелась:
– Да. Не надо, это свои.
– Сегодня кент, а завтра мент, – пробормотал я.
– Что?
– Да так. Русская поговорка, потом объясню. Не езди с ними, пригласи кого-нибудь из них в нашу машину.
– Хорошо…
Амани вышла. Я отпер дверь со стороны водителя и, подумав, перетащил пулемет на переднее сиденье. Двигатель, естественно, не выключал, коробка – тоже на передаче.
Амани подошла к большому, длинному китайскому джипу. Оттуда вышли двое, оба в арабской одежде. Палестинцы – я их узнаю по кашиде в белую и красную клетку, стиль Арафата, почти все палестинцы-мужчины так носят. Амани расцеловалась с обоими, коротко переговорила, потом пошла с одним из них к нашей машине.
– Это Самир, – сказала она, представив нас друг другу, – а это Искандер. Он хороший друг.
Палестинец подозрительно посмотрел на нее – не исключено, что он понял, насколько я хороший друг. А арабы этого не любят. Впрочем – плевать.
– Салам алейкум, – широко улыбнулся я.
– Ва алейкум салам, – настороженно сказал палестинец.
Амани заговорила скороговоркой на своем диалекте, объясняя, что Аль-Малик мне личный враг и у нас с ним кровная месть. Палестинец косился на пулемет, с его места он был виден. Кровник с пулеметом – только этого тут не хватало.
– У нас мирный город, – сказал он, – нам тут не нужны неприятности.
– Неприятности будут, когда полиция и Мухабаррат перевернут город вверх дном. Если я покажу им тело Аль-Малика – они уйдут. Я готов заплатить за информацию, если она окажется правдивой.
Палестинец почесал жидкую бородку.
– Пятьдесят тысяч амрикаи, – заявил он.
Это было дешевле, чем я рассчитывал. Я достал пакет из-под сиденья, выудил оттуда две пачки стодолларовых купюр. Передал ему.
– Остальное получит, когда мои руки будут красны от крови моего врага, – заявил я.
Палестинец возмущенно заголосил – ему не понравилось, что я ставлю его честность под сомнение. Амани скороговоркой успокоила его, объясняя, что я не местный и потому не знаю их традиций.
Палестинец немного успокоился. Сунул купюры в карман широкой, свободной рубахи…
