Лидер затряслась от гнева. Такое с ней иногда случалось. Мой друг Длинный – ну то есть Саня Матвеев, называл такое состояние «сбоем программы». Какое-то время она давилась собственным бешенством так, что пузыри шли с губ, потом взяла себя в руки.
– Ну, Волжанин, дождешься ты у меня! – прошипела она. – Сама бюреров за тобой пришлю!
Волжанин – это фамилия Джокера.
Мы переглянулись. Если Ираида взбесилась, значит, дело дрянь.
Она повернулась, протопала к столу, жирные бока, обтянутые серым платьем, переваливались, включила лаймер, [2] вызвала вохровца, который возил нас из интерната в школу и обратно – толстого детину, каким-то образом увильнувшего от призыва в армию, и приказала ему проводить Джокера к куратору.
Не повезло Джокеру. Даже ювенальный инспектор уже считал, что по Джокеру плачет каторга, но до куратора Джокер не дошел. Он выпрыгнул в открытое окно со второго этажа и удрал, перемахнув через школьный забор. Понятное дело, вохровец прыгать за ним не стал. Оно ему надо, за такие деньги? Джокеру надо было найти фальшивый каунтер [3] и залечь на дно, как это делали все, кто сбегал из интерната, потом выбраться из Москвы куда подальше, где каратели из БНБ не так свирепствовали, найти простенькую работенку… Но Джокер никогда не был таким, как все.
Я встретил его на школьном дворе на следующий же день. Стоит как ни в чем не бывало у забора, головой вертит. Ну, я сразу понял, что встал он не просто так, а правильно. Ни одна из школьных видеокамер его не достает. Увидел меня, махнул рукой, мол, греби сюда! Ну, я подгреб.
– Чего, – спрашиваю, – надо?
А он отвечает:
– Сходи, – говорит, – со мной в подземку еще раз. Мне там кое-что забрать надо.
– А че сам? – спрашиваю.
– Да ничего, – отвечает, – мне надо еще на уровень вниз спуститься. А там колодец, надо подстраховать, мало ли что.
Это у них, смертников, такое правило – по одному не ходить. Хорошее правило, да только и мне тоже подставляться не хочется, я сам – кандидат на вылет. Еще один эпизод, и я – почти конви. Изгой.
– И что мне за это будет? – спрашиваю.
– В смысле? – не понимает Джокер, а сам глазами туда-сюда смотрит, соображает.
– Дурку не гони, – отвечаю ему. – Хапануть же чего-то хочешь? Ну хабар пополам, и дело в шляпе.
А он так замялся и говорит:
– Я думаю, тебя хабар не устроит. Возьмешь ножик?
Ножик у Джокера отличный! Я о таком всегда мечтал, да только денег мало было: не чета я Джокеру. Вон у него и лаймер самой последней модели, и девайсы всякие тоже на высоте, опять же снаряга для походов. А у меня что? Армейские ботинки и самые дешевые армейские же штаны. Ну еще подковка золотая на цепочке. Я ее у Шнурка по дешевке купил, он мне должен был. Остальное казенка, интернатовское. Поэтому я решил: пусть хоть ножик моим будет. Всегда пригодится. И здесь, и если что – в бегах.
Но ножиком он дорожил, везде таскал его с собой, значит, одно из двух: либо хабар все-таки дорогой, и Джокер решил пожертвовать ножом, либо… Либо маршрут опасный.
Но меня опасностью не отпугнешь. Я, конечно, не диггер, не особо люблю по подземельям и техническим каналам лазать, но и в отказ, если что случится, не пойду. Джокер знает, кого в напарники брать. Это я в прошлый раз Шнурка на себе вытащил, когда тот в темноте в колодец упал и ногу сломал. Куратору мы тогда втюхали, что Шнурок со старого гаража на задворках интерната упал. Куратор нам не поверил, на рожах, видать, было написано, что врем, да и воняло тогда от Шнурка, как от дохлой крысы: изгваздался в канализации, но мы стояли на своем, и деваться ему было некуда. Оформили, как несчастный случай за пределами интерната, а гараж потом втихую снесли. А Шнурку в ногу вкрутили шесть титановых винтов, чтобы кости срослись, обещали через год снова операцию сделать – снять винты. Но только год еще не прошел. С тех самых пор куратор глаз не спускал ни с меня, ни с Джокера. Ну и как водится, наскреб Джокеру на дело, а мне – на штрафы. Чего теперь об этом вспоминать, дело прошлое. Не совсем, конечно, прошлое, но для Джокера уже точно все в прошлом: и куратор, и Ираида, и весь наш интернат, и даже я.
