Аменхотеп кивнул:
— Конечно. Я доверяю моей жене так же, как доверяю Атону.
Панахеси впал в ярость.
— Тогда, быть может, ваше величество не пожелает, чтобы тайные сведения стали известны более молодой и впечатлительной женщине?
— Моя сестра и не молода, и не впечатлительна, — любезно произнесла Нефертити. — Или вы судите по тому, какой была в этом возрасте ваша дочь?
Аменхотеп рассмеялся:
— Ну хватит, визирь. Что ты хотел сказать?
Но теперь Панахеси предпочел отступить.
— Я просто пришел, чтобы поздравить ваше высочество.
Он уже повернулся было уходить, а потом добавил, как будто эта мысль лишь сейчас пришла ему в голову:
— Хотя многие желали бы видеть вчера на вашем месте вашего брата, я знаю, что вы станете правителем, наделенным великой мудростью и силой.
— Кто? Кто желал видеть на троне Тутмоса?
Панахеси умудрился-таки обойти Нефертити.
— Есть группировки, мой господин, которые жалеют о Тутмосе. Конечно же, ты их видишь. Само собой, когда мы отправимся в Мемфис, все станет ясно по тому, кто решит отправиться с нами, а кто — остаться здесь.
— Архитектор Майя едет с нами? — задал вопрос Аменхотеп.
— Возможно. — Панахеси развел руками. — Если мы его возьмем.
— А войско?
— Оно будет разделено на две части.
Аменхотеп умолк, потом раздраженно произнес:
— Позаботься, чтобы все придворные знали, что, когда я отправлюсь в Мемфис, они будут либо со мной, либо против меня. И лучше бы им не забывать, какой из фараонов будет жить дольше!
Панахеси, кланяясь, двинулся к выходу:
— Я все сделаю, как вы велели, ваше величество.
Нефертити захлопнула дверь за визирем, и Аменхотеп рухнул в позолоченное кресло с кожаным сиденьем.
— Почему твой отец не пришел поздравить меня с коронацией?
— Мой отец не рассыпается в ненужных поздравлениях. Все и так знают, что боги избрали тебя в фараоны.
Аменхотеп взглянул на нас из-под густых ресниц. Он был мальчишкой. Дующимся, не уверенным в себе ребенком.
— Тогда почему Панахеси говорит…
— Он лжет! — воскликнула Нефертити. — Кто может быть настолько глуп, чтобы желать видеть на троне твоего брата, когда можно служить такому фараону, как ты?
Но в глазах Аменхотепа вспыхнул нехороший огонек, и он отвернулся.
— Если бы мой брат не умер, ты стала бы его женой.
— Я никогда не вышла бы замуж за Тутмоса, — быстро произнесла Нефертити.
Мысли царя приняли опасное направление. Аменхотеп повернулся ко мне:
— Говорят, что сестра Нефертити никогда не лжет. Твой отец когда-нибудь говорил дома о Тутмосе?
Нефертити побледнела. Я медленно кивнула.
— Он намеревался отдать твою сестру за него?
Мне хватило ума понять, что, если я сейчас не солгу, любимой женой фараона в Мемфисе будет Кийя, а Нефертити — всего лишь еще одной из множества царских жен. Аменхотеп подался вперед, лицо его потемнело. Нужно было солгать всего лишь раз, чтобы изменить вечность, чтобы обеспечить нам возможность навеки запечатлеть наши имена на великолепных монументах Фив. Я взглянула на Нефертити. Та ждала, что я стану делать. Я посмотрела Аменхотепу в глаза и дала ответ, который хотел бы слышать мой отец и который сейчас надеялась услышать Нефертити.
— Визирь Эйе всегда верил, что на трон Египта взойдешь ты. Именно тебе он предназначал свою дочь, даже когда ты еще был ребенком.
Аменхотеп потрясенно уставился на меня.
— Это судьба… — прошептал он, снова откидываясь на спинку кресла. — Судьба! Твой отец знал, что я займу трон Египта!
— Да, — прошептала Нефертити, глядя на меня.
Я проглотила вставший в горле комок. Я солгала ради моей сестры. Я пошла против совести, чтобы защитить нашу семью.
Семнадцатилетний фараон Египта встал.
— Эйе будет великим визирем всей этой страны! — провозгласил он. — В Мемфисе он будет отвечать за наши отношения с другими странами, и я возвышу его над всеми прочими визирями!
Аменхотеп снова посмотрел на меня.
— Можешь идти, — небрежно бросил он. — У нас с царицей дела.
Нефертити протянула было руку — остановить меня, но я строго покачала головой и проскользнула мимо нее к двери. На глаза у меня навернулись слезы, и я смахнула их тыльной стороной ладони. Я солгала царю Египта, наивысшему представителю Амона в этой земле. «Маат будет стыдно за меня», — прошептала я вслух, но среди колонн коридоров меня было некому услышать.
