— Не горюй, — проговорил Алеша, — можно снова нарядить. Владик хвастался, что у них тоже валяется ненужный зонтик. Говорил: красного цвета, пляжный. Сумку новую сделаем, пояс вырезать — пустяк. Лучше прежней будет…
— Ой, Леня! — оживилась Марина. — Правильно говоришь! Надо немедленно все сделать. В газете что написано… Она склонилась над столом и прочитала: — «Не поленитесь, загляните к ним во двор. Вам понравится здесь». Вдруг и правда люди придут? А может быть, уже приходили?.. Ой, что же мы стоим? Леня, беги к Владику! Без зонтика не возвращайся! Борис, вот тебе карандаш, вот листы бумаги, сейчас принесу краску и клей…
Энергия закипела в ней, как вода в чайнике.
— Ребята…. — Я повертел в пальцах карандаш и осторожно положил его на стол, — вы, пожалуйста, не сердитесь, но я сейчас не могу… Мне надо срочно пойти…
— Опять сестренка заболела? — спросила Марина.
— Нет, она в садике…
— Значит, не домой? А куда? Военная тайна?
— Скажешь, «тайна»! Просто Греку хочу навестить.
— Что это такой любовью воспылал к нему?
— Любовью! Смешно. Я чего боюсь — увидит он газету, прочитает.
— И на здоровье! По-моему, напрасные страхи. Давайте работать.
Но я заупрямился:
— Напрасные, говоришь? А в газете — что, Сапожкова, Климов, Блохин. В одной компании. Правильно? И что Грека подумает?.. В том-то и дело: подумает не то, что нам нужно. Я не должен вызывать у него подозрения.
Алеша, внимательно слушавший нас в дверях (он так и не успел уйти к Владику за пляжным зонтиком), взглянул на Марину:
— Вообще дело говорит.
— А как же! — Я снова обратился к Марине: — Сама ценную директиву давала: проявлять инициативу, волю, настойчивость. Ничего не делать, ждать — это легче всего…
— Борис! — Марина даже в сторону отступила, чтобы лучше посмотреть на меня. — Да тебя просто не узнать! Скоро железную волю выработаешь. Вот что значит тренировка! Ладно, отправляйся на разведку, а мы без тебя управимся… Леня, Леня, зонтик!
Алеша хлопнул дверью. И одеваться не стал.
Мне тоже надо было уходить, а я — ни с места. Заметил на полочке слоника и смотрю на него.
— Ты же торопился, — напомнила Сапожкова.
— Марина, — неожиданно произнес я, — ты не можешь дать мне этого африканского жителя?
— Слоника?
— Понимаешь, очень нужен. Сейчас нужен… Если увижу, где продается такой, то куплю и отдам. Даже два. Даже семь. — Я засмеялся. — На счастье тебе.
— Так нужен, да? — серьезно, не улыбнувшись, спросила Марина.
— Вот так! — Я провел рукой по горлу. — Ты сейчас не спрашивай — зачем. Потом скажу.
Марина сняла белого слоника, смахнула с него пыль и подала мне.
Глава девятнадцатая — о том, почему слоник остался лежать в моем кармане, и о новом коварном замысле Греки
У дверей Греки я позвонил в тот момент, когда он был занят работой — чинил крепления своих лыж. Сегодня, как мне показалось, он не был таким злым, и мое приветствие на этот раз не оставил без внимания — кивнул головой. А потом сказал:
— Ну, чего вытаращился? Проходи.
Я и в самом деле «вытаращился». И на синяк его глядел (он еще узкой полоской синел под глазом), и, конечно, хотел по лицу Греки угадать: читал про нас в газете или не читал? Когда поднимался по лестнице, специально заглянул в их почтовый ящик. Он был пуст. «Разведчик! — ругнул я себя. — Даже не знаю, получают ли они газету…»
А что поймешь по лицу? Обычное лицо — хмурое, озабоченное. Вроде бы не читал. Но мог и притвориться. Выжидает… Вот и вопрос какой-то подозрительный задал:
— Садись. Как живешь, рассказывай. Какие спортивные рекорды установил?
Спортом интересуется! С чего бы это? Я метнул глазами по комнате — газеты не видно. Лишь стопка журналов на столе.
— Что жизнь… Время летит. Пять дней осталось каникул.
— А-а, лучше не говори! — Грека оторвал от мотка кусок нитки. — Каникулы! Как тюлень, провалялся на диване. Спасибо, сосед журналы одолжил. А то бы с тоски подох. Друзей не дозовешься… Подержи-ка здесь. — Я с натугой ухватил конец порвавшейся резины, и Грека принялся обматывать резину ниткой. — Только вчера первый раз вышел на улицу… Вот на лыжах собрался…
Я чуточку успокоился: газеты со снимком Грека, по всей вероятности, не видел. Иначе не говорил бы сейчас таким тоном, не смолчал бы.
