Железнодорожник объявлял поезда. Пети совсем выбился из сил. Хоть бы поскорее его отпустили! Перед глазами мелькали черные круги, над губой выступили терпкие капельки пота. Ноги дрожали, и он с трудом удерживался, чтобы не упасть. Пассажиры толкались, торопились, ругали маленького оборванца: «У, паршивец, не видишь, что ли!»
— Сюда, сюда, или ты слепой?! — орала толстуха.
Пети негодовал. Другие носильщики давно сложили свой груз. А он должен тащить этот отвратительный чемодан на перрон. Надо бы отказаться, но Пети почему-то боится эту женщину. Даже учитель не был так грозен, как эта надушенная тетка с зонтиком. А ведь учитель во время урока не выпускал из рук бамбуковой трости, яростно размахивая ею над головами учеников.
— Чоп — Прага посадка! — объявил железнодорожник.
Пети втащил чемодан в купе. Следуя пространным указаниям барыни, он уложил чемодан, и только тогда она раскрыла свою сумочку. Рылась долго и наконец вытащила скомканные бумажки.
Усталости как не бывало. Пети не бежал, он летел по тротуару. Ноги его больше не ощущали жара раскаленных камней. И капельки пота высохли. Словом, мир преобразился. Он купит кукурузу, булку, мороженое, погремушку! Но, конечно, первым делом кукурузу.
Он с достоинством протянул жирному торговцу одну из бумажек. Толстое, обрюзгшее лицо Берталана то и дело исчезало в душистых клубах пара. Торговец недоверчиво оглядел маленького покупателя. Он уже хотел было опустить деньги в кожаный мешок, как вдруг в глазах его вспыхнула злоба и сам он стал красный как рак.
— Убирайся отсюда, разбойник! Я тебя сейчас сдам полицейскому вместе с твоими деньгами! Или не знаешь, что эти деньги давным-давно заменили новыми.
В это время к котлу подошла женщина. Хорошо одетая, чистенькая, она вела за руку нарядного мальчика. Торговец протянул им два аппетитных початка. Женщина рассчитывалась, а мальчик уже поднес ко рту кукурузу. Откусил кусочек, но, видно, она пришлась ему не по вкусу, он, скривившись и отплевываясь, швырнул початок в реку.
И в этот же миг кто-то с силой сжал его локоть и рванул с таким ожесточением, что мальчик вскрикнул. Взбешенные недетские глаза впились в перепуганное лицо маленького барчонка. Женщина тоже закричала. Собрался народ, Пети выпустил руку барчука из своих цепких пальцев и ловко нырнул в толпу. Он мчался по немощеной набережной, поднимая босыми пятками клубы густой и горячей пыли.
И словно преследуя его, неслись выкрики торговца: — Вареная кукуруза! Свежая, горячая, сочная!
Имре просыпался. И едва только сон сменился явью, как во всем существе его зазвучала радость. Правда, он готов был поклясться, что это ощущение счастья не покидало его даже во сне. Имре раскрыл глаза и тут же снова зажмурился. В распахнутое окно, пробиваясь сквозь молодые листья каштана, вливались лучи майского солнца, яркие, упругие. Он почти физически ощущал напористую силу этой световой лавины. Солнце заполняло комнату, забиралось в шкафчик, вспыхивало искорками в старинных чашках. Даже потемневшая картина на облупившейся стене оживала под его лучами. Широколистые ветви заглядывали в оконце, ласково поглаживая подгнившие рамы. Вместе с солнцем в комнату приходили весенние запахи пробужденной земли.
«Вроде ничего и не изменилось за эти пять лет… — подумал Имре, — а все-таки…»
Он вернулся вчера. Темнело. Трижды дергал дверь, а она все не открывалась. Наконец-то! Мать сидела у плиты, спиной к двери. Услышав шаги, она как-то странно и неловко обернулась. А когда встала, его словно ножом полоснуло по сердцу: как постарела!
— Боже, если бы отец дожил до этого дня! — были ее первые слова.
В тот памятный день 1940 года жандармы забрали их обоих — отца и сына. Отец уронил по дороге носовой платок, нагнулся было, чтобы поднять, но ему не разрешили и к тому же грубо толкнули в спину. Не вынес отец всех мытарств. А он, Имре, как резиновый мяч: сдавят с одной стороны, выгнется с другой. Вот и выжил…
Приоткрыв дверь, в комнату неслышно вошла мать.
— Спи, сынок! — прошептала она, счастливая и заботливая. — Спи, еще рано!
