Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры - страница 51
Все это время разодетый как на праздник царский сынок неподвижно сидел в своем низеньком кресле, уставившись на собственные колени. Любой афинский мальчишка вертелся бы на месте, не сдерживая своего любопытства, и его дерзость (увы, хорошие манеры повсеместно забылись!) искупалась бы живым быстрым умом, все ловящей на лету сообразительностью. Спартанская муштра. Спарта, символ былой тирании и современной олигархии. Как раз этого следовало ожидать от сына Филиппа.
Ктесифон закончил. Он поклонился, и Филипп произнес слова благодарности. Царь ухитрялся заставить каждого из ораторов почувствовать, что его выделили, запомнили. Распорядитель произнес имя Эсхина.
Тот поднялся во весь свой рост. Эсхин был слишком высок, чтобы ему удавались роли женщин, – одна из причин, вынудивших актера покинуть сцену. Выдаст ли он себя? Ни одного слова, ни одной модуляции нельзя пропустить. И следить за царем.
Эсхин начал, и в очередной раз Демосфену пришлось убедиться, что значит выучка. Он сам большое значение придавал жесту и действительно умело пользовался им в публичных речах, называя старую скульптурно-неподвижную позу пережитком аристократии; но, воодушевляясь, иногда слишком усердствовал. Правая рука Эсхина свободно лежала поверх плаща. Он держался с большим достоинством, не разыгрывая перед тремя великими полководцами старого солдата, но все же давая им понять, что его почтительность – это уважение человека, знающего войну не понаслышке. Это была хорошая речь, построенная в соответствии со всеми канонами. Эсхин ничего не упустил, нигде не был чрезмерно многословен.
Не совладав с отвращением, Демосфен снова высморкался и переключился на собственную речь, еще раз мысленно пробегая ее пункты.
– И твои старшие соплеменники подтвердят мои слова. После того как твой отец Аминта и твой дядя Александр оба погибли, ты же и твой брат Пердикка были детьми…
Демосфен замер; его мысль замерла, остановленная невероятным совпадением. Слова были те же самые. Но произносил их Эсхин, а не он.
– …преданные ложными друзьями, и Павсаний вернулся из своего изгнания, чтобы предъявить права на трон…
Непринужденный, вкрадчивый, тщательно модулированный голос громом отдавался у него в ушах. Дикие мысли о совпадении роились и угасали, а Эсхин цеплял слово за слово, и каждое из этих слов теперь становилось подтверждением бесчестия.
– Ты сам был еще ребенком. Она усадила тебя к себе на колени, говоря так…
Первоначальные годы его трудов, прошедшие в отчаянной борьбе с заиканием и резким тембром несильного голоса, приучили Демосфена к постоянным подстраховкам. Снова и снова, со свитком в руке, на борту корабля и на постоялых дворах, он репетировал эту часть речи, отчетливо проговаривая каждую фразу. Этот фигляр, бездарный воришка чужих слов – конечно же, он мог заучить ее со слуха.
Историйка завершилась искусным выводом. На всех, казалось, она произвела глубокое впечатление: на царя, военачальников, остальных послов, – на всех, кроме мальчика, который, утомившись наконец от долгих часов бездействия, начал почесывать голову.
У Демосфена не только украли наиболее выигрышную часть выступления, его поставили перед необходимостью в считаные минуты изменить всю речь, основная тема которой была непосредственно увязана с уже прозвучавшей историей.
Демосфен никогда не был силен в импровизации, даже если слушатели поддерживали его. Царь снова выжидающе покосился в его сторону.
Отчаянным усилием собирал Демосфен в уме разрозненные фрагменты речи, прилаживал их друг к другу, пытаясь срастить, поменять местами, перекрыть лакуны. Но, прослушав большую часть речи Эсхина, он не имел ни малейшего представления о том, как долго еще тот будет говорить и скоро ли, соответственно, придет его очередь. Тревога мешала собраться с мыслями. В памяти вертелось лишь то, как он однажды срезал Эсхина, показав беспочвенность претензий самонадеянного выскочки, бросив в лицо Эсхину и его влиятельным покровителям факт его происхождения из опустившейся знати. Демосфен поведал, что Эсхин мальчиком разводил чернила в школе своего отца и переписывал списки гражданских повинностей, что на сцене он никогда не получал ведущих ролей. Кому на руку трюки его подлого ремесла, которые Эсхин привнесет в благородный театр политиков?
