– Значит, – сказал Александр, – в центре разрозненные отряды, коринфяне, ахейцы и так далее. И справа…
– Лучшие. Для тебя, сын мой: фиванцы. Ты видишь, я не кидаю в твою тарелку объедки.
Река блестела в свете бледнеющего неба, окаймленная пирамидальными тополями и тенистыми платанами. За ними мерцали сторожевые костры фиванцев, расположенные в строгом порядке. Александр смотрел на огни с глубокой сосредоточенностью; на миг воображение нарисовало ему в этом отдаленном пламени человеческие лица, потом они растворились в плетении великого полотна.
Сами же пешие, в медных доспехах, с оружием в дланях,
Реяли быстрые; шум неумолкный восстал до рассвета
[63].
– Очнись, парень, – сказал Филипп. – Мы увидели все, что нужно; я хочу есть.
Парменион всегда ужинал у царя; этим вечером к ним присоединился и Аттал, недавно прибывший из Фокиды. С неприятным чувством Александр отметил, что на часах стоит Павсаний. Эти двое, оказавшись рядом, всегда стискивали зубы. Александр поздоровался с Павсанием теплее обычного.
Это Аттал, друг и родственник убитого соперника, задумал непристойную месть. Для Александра оставалось загадкой, как Павсаний, человек, не страдавший недостатком мужества, явился к Филиппу, требуя отмщения, и не попытался осуществить возмездие. Может, он хотел убедиться в преданности Филиппа? Давно, еще до этого случая, Павсаний славился классической красотой, которая могла породить гордую любовь, подобную любви гомеровских героев. Но Аттал возглавлял могущественный клан и являлся добрым другом царя, в нем нуждались; к тому же еще не прошла и горечь от гибели мальчика. Павсания отговорили от мщения, умаслив его гордость повышением. Прошло шесть лет, он стал смеяться чаще, говорить больше, с ним становилось легче, пока Аттала не сделали полководцем. С тех пор Павсаний прятал взгляд, и десять слов были для него длинной речью. Отцу не следовало так поступать. Это выглядит как награда. Люди уже говорят…
Филипп рассуждал о предстоящем сражении. Александр встряхнулся, но неприятная горечь, как от несвежего мяса, не проходила.
Выкупавшись, Александр лежал в своей постели, перебирая в уме план сражения, пункт за пунктом. Он ничего не забыл. Александр встал, оделся и тихо прошел среди сторожевых огней до палатки, которую Гефестион делил с несколькими друзьями. Едва Александр коснулся полога, Гефестион бесшумно поднялся, накинул плащ и вышел. Друзья немного поговорили, потом разошлись. Александр крепко спал до самого рассвета.
* * *
Грянул гром битвы.
По стерне, огибая оливы, сминая виноградники, урожай с которых только наполовину был снят бежавшими крестьянами, опрокидывая подпорки и растаптывая в кровавое месиво гроздья, два людских потока схлестнулись, смешались и забурлили, набухая и лопаясь, как пузыри в поднявшейся дрожжевой закваске. Грохот стоял оглушающий. Солдаты орали друг на друга и на врагов; пронзительно кричали в жестокой агонии, превышающей боль, которую могла вытерпеть плоть. Щиты с лязгом смыкались, лошади протяжно ржали, каждый отряд союзных войск выкрикивал собственный боевой пеан во всю мощь легких. Военачальники надрывали горло, отдавая приказы, неистово дули трубы. Над битвой повисло огромное облако прогорклой удушающей пыли.
Слева, у подножия холмов, как якорь союзного корабля, закрепились афиняне. Македонцы выставили вверх свои длинные сариссы; острия трех различных по длине копий составляли один сплошной ряд, ощетинившийся, как дикобраз. Афиняне, где могли, отражали их щитами. Самые храбрые из них бросались в бреши строя нападавших, орудуя коротким копьем или прорубая себе путь мечом, иногда неудачно, иногда сминая ряд наступающих. На дальнем крыле Филипп восседал на своей крепкой коренастой лошадке, в окружении гонцов; все его люди знали, чего он ожидает. Солдаты царя бились с такой яростью, будто их возможное поражение привело бы к смерти от позора. Здесь было тише, чем в других местах: воинам велели прислушиваться к приказам.
В центре длинная линия фронта раскачивалась из стороны в сторону. Союзные войска, частенько враждовавшие друг с другом, на этот раз объединились – все понимали, оттуда, где ряды будут прорваны, придут бесчестие и смерть. Раненые продолжали сражаться, прикрываемые щитами товарищей, или падали на землю под ноги солдат, не имеющих возможности помочь им или остановиться. Отчаянный натиск взвихрял горячую пыль. Люди обливались потом, хрипели, ругались, рубили, швыряли, задыхались, стонали. Вокруг валунов на поле схватка вскипала морским прибоем, оставляя на камнях клочья красной пены.
