>«Девяностые – что это было?» – это один из самых распространенных разговоров последнего времени. Считается, что разделение на «за» и «против» проходит самым очевидным образом. Но из недавних бесконечных разговоров об этом времени выяснилось, что множество моих друзей вполне «либерального» спектра их терпеть не может, а некоторые «звериные» консерваторы относятся к ним не без благосклонности, ностальгически вспоминая деятельность общества «Память» и тому подобное. Выяснилось, что слово «унижение», которое любят употреблять завзятые противники того времени, некоторые произносят не без гордости, придавая ему почти мазохистский оттенок. Выяснилось, главное, что для всех, ну просто для всех (кому тогда было больше десяти лет) это время прямо-таки нашпиговано воспоминаниями. И для многих самые дорогие из этих воспоминаний связаны совсем не с Россией. Ну или не только с Россией.
Документальный фильм The '90s: The Last Great Decade?
29.08.2014
О том, что телеканал National Geographic показал документальную ленту в трех частях с помпезно-вопросительным названием The '90s: The Last Great Decade? я узнала из журнала Vanity Fair. Там рецензию на него (а вернее, колонку о «спецдевяностнической» ностальгии) написал Джеймс Уолкотт, знаменитый критик современных медиа, статьи которого – о раскрутке скандала с Моникой Левински, например, или о пузыре доткомов – я читала в этом журнале в те самые девяностые.
Vanity Fair, надо сказать, входит в мой личный пакет «спецдевяностнической» ностальгии. Я стала читать этот журнал в Нью-Йорке в начале того самого десятилетия на фоне постоянных разговоров о том, что его главная редакторша Тина Браун переходит в The New Yorker и, ах, что же она со своей попсовостью сделает с этим опорным пунктом интеллектуализма.
Благодаря Vanity Fair я поняла, например, что певицу Мадонну правильнее и, главное, интереснее всего рассматривать как явление социальное, а не музыкальное, а у войны в Заливе есть, кроме прочего, такое последствие, как внезапно возникшая мода на брюнеток. (Именно этот подход поклонники «подлинного» «Нью-Йоркера» настойчиво осуждали, и именно он кажется мне исключительно продуктивным и по сей день.)
Потом, во второй половине девяностых, я работала для Vanity Fair в Москве. Помогала, например, писателю Эндрю Коуберну расследовать историю про контрабанду плутония (тогда была популярна идея, что ядерные заряды из российских подводных лодок раскупают как горячие пирожки террористы всех мастей). Самое скучное мы, конечно, оставили «на потом» и в итоге последние несколько дней работы метались по кабинетам МИДа и Министерства атомной энергетики, охотясь за официальным комментарием. Всюду нас встречали улыбчивые молодые чиновники, увиливавшие от любых ответов по теме, но охотно признававшиеся в любви к роману Теккерея и недоверчиво пожимавшие плечами в ответ на уверения, что в Америке журнал более знаменит, чем книга, в честь которой был назван. Соединение сталинской мебели и еще не убранных со столов вертушек, запаха Le Male Жан-Поля Готье и дешевого растворимого кофе, предложения выпить виски в полдень и заинтересованное обсуждение поступков Бекки Шарп – одна из самых выразительных мизансцен «моих» девяностых.
Теперешний Vanity Fair, хоть им с 1992 года бессменно руководит наследовавший Тине Браун Грейдон Картер, кажется мне бледной тенью издания тех лет. И я не могу точно определить, справедлив ли этот мой взгляд, или это очередная аберрация, самообман типа «у нас была великая эпоха», а все теперешнее всему тогдашнему в подметки не годится.
Правда, создатели фильма о «последнем великом десятилетии», хоть и ставят в конце заголовка вопросительный знак, с уверенностью называют это время «десятилетием невероятного многообразия и бьющей фонтаном креативной энергии», а также временем «уничтожения последних социальных преград». Актер Роб Лоу, экс-госсекретарь США Колин Пауэлл, актриса Сьюзен Сарандон, актер Мэтью Перри, бывший премьер-министр Великобритании Тони Блэр, певица Кортни Лав, рэпер Ванилла Айс, комик Арсенио Холл, уволенная из Белого дома стажерка Моника Левински, писатель Дуглас Коупленд – все они и множество других «девяностников» в один голос утверждают, что жизнь прожита не зря, если ее сознательная, но не престарелая в то же время часть пришлась на это десятилетие.
